Охранник ахмад шаха масуда николай быстров. Затерянные в Афганистане: истории солдат советской армии, оставшихся в плену на всю жизнь

Фотограф Алексей Николаев нашел бывших воинов-афганцев, которые попали в плен, приняли ислам и не захотели возвращаться в СССР

Говорят, что война не заканчивается, пока не похоронен последний солдат. Афганский конфликт закончился четверть века назад, но мы не знаем даже о судьбе тех советских воинов, кто после вывода войск остался в плену у моджахедов. Данные разнятся. Из 417 пропавших без вести 130 были освобождены до развала СССР, более сотни погибли, восемь человек были завербованы противником, 21 стали «невозвращенцами». Судьба десятков солдат неизвестна, а значит, Афганистан по-прежнему остается нашей горячей точкой.

Те, кому так или иначе удалось отвоевать свободу, остались в своем внутреннем плену и не смогли забыть ужасы той войны. Фотограф Алексей Николаев нашел шесть бывших советских солдат, которые долгое время прожили в Афганистане, приняли ислам, обзавелись семьями, говорят и думают на дари. Кто-то из них успел повоевать на стороне моджахедов, кто-то совершил хадж. Трое вернулись на Родину, но все еще скучают по стране, которая дала им вторую жизнь.

Эти фотографии войдут в книгу Алексея Николаева «Навсегда в плену». Сбор денег на ее издание идет на сайте «Планета».

Сергей Красноперов. Афганистан. Чагчаран

Уроженец Кургана, Красноперов отслужил в Афганистане почти два года, но под конец срока — в 1985 году — оставил часть из-за неуставных отношений, оказался в плену у моджахедов, остался с ними, женился на местной девушке и после вывода советских войск остался жить в безымянном кишлаке в 20 километрах от Чагчарана — столицы провинции Гор. По местным меркам Красноперов — преуспевающий зажиточный человек: у него есть два мотоцикла, машина и две работы: электриком и прорабом на дорожном строительстве.

Бахретдин Хакимов, Герат

Хакимов был призван в армию в 1979 году. В 1980-м пропал без вести во время боя в провинции Герат, был официально назван убитым. На деле оказался тяжело ранен в голову. Местные жители подобрали его и выходили. Скорее всего, именно ранение привело к тому, что Хакимов практически забыл русский язык, путает даты и названия. Иногда называет себя офицером разведки. Психологи объясняют, что при таких ранениях огромна вероятность формирования ложной памяти, перестановка дат и имен. Сейчас Хакимов живет в Герате на территории музея Джихада в маленькой комнате.

Николай Быстров едет на электричке домой после рабочего дня. Усть-Лабинская. Краснодарский край

Николай Быстров с семьей

Николай Быстров попал в плен в 1982 году: старослужащие отправили в самоволку за анашой. Раненого и плененного, Быстрова увели в Панджшер, на базу моджахедов, где произошла его встреча с Амад Шахом Масудом. В дальнейшем Николай принял ислам и стал личным телохранителем Ахмад Шаха. Вернулся в Россию в 1999 году с афганской женой и дочерью. Живет в краснодарскомм крае, станица Усть-Лабинская.

Юрий Степанов на работе в цеху. Приютово. Башкирия

Юрий Степанов с семьей

Рядовой Степанов попал в плен в 1988 году и считался погибшим. На деле принял ислам и остался жить в Афганистане. Вернулся в Россию в 2006 с женой и сыном. Живет в Башкирии, село Приютово.

Александру (Ахмаду) Левенцу и Геннадию (Негмамаду) Цевме по 49 лет. Оба — уроженцы юго-восточной Украины (один из Луганской, второй — из Донецкой области), оба попали в Афганистан во время срочной службы. Осенью 1983 года оказались в плену, приняли ислам, женились, а после вывода советских войск осели в городе Кундуз на северо-востоке страны. Геннадий — инвалид и передвигается с трудом. Александр работает таксистом.

Рассказ о судьбе кубанца Николая Быстрова, бывшего советского военнопленного в Афганистане и бывшего телохранителя Шаха Масуда, лидера моджахедов.

Детство и юность Николай Быстров провел на Кубани, молодость — в горах Афганистана. Вот уже 18 лет он снова на родине — если считать родиной то место, где ты родился. А если родина там, где ты стал самим собой, то Исламуддин Быстров потерял ее безвозвратно — как миллионы россиян потеряли в 1917 году свою Россию. Нет больше того Афганистана, в котором солдат Николай Быстров стал моджахедом Исламуддином, где он обрел веру и товарищей, где он женился на прекрасной женщине, где у него был могущественный покровитель, который доверял ему свою жизнь, и где у его собственной жизни был смысл — в верности и в служении.

«Вы, наверное, на жену захотите посмотреть? — спрашивает Быстров по телефону. — Она же у меня афганка». Жена-афганка, на которую обычно приезжают «смотреть», представляется тихой и пугливой женщиной в шароварах и платке, подающей чай гостям и быстро исчезающей на кухне. Но Одыля меньше всего похожа на тех женщин, которых мы привыкли видеть в репортажах из Афганистана. В квартире на Рабочей улице Усть-Лабинска меня встречает веселая и уверенная в себе красавица в красной атласной блузке и узких брюках, с макияжем и бижутерией. Двое сыновей играют в компьютерную стрелялку — я вижу, как на экране мигают контуры раненых солдат в камуфляже. Дочь идет на кухню заваривать чай, а мы садимся на диван, покрытый белым леопардовым плюшем.

«Мы тоже двоих успели уложить, — Быстров начинает рассказ о своем афганском плене: армейские “деды” отправили его в самоволку в ближайший кишлак за продуктами, а моджахеды устроили засаду. — Но мне повезло, что я попал к Ахмаду Шаху Масуду, в партию “Джамет-Ислами”. Другая партия, “Хезб-ислами”, хотела меня отобрать, была перестрелка, семь человек между ними погибло”. Одыля закидывает ногу на ногу, обнаруживая на щиколотке блестящую подвеску, и с вежливым равнодушием готовится слушать боевые истории мужа. “Я вообще не знал, кто такой Шах Масуд, — говорит Быстров. — Прихожу, а они там сидят в своих афганских шароварах, в чалмах, плов едят на полу. Я захожу раненый, грязный, перепуганный. Выбрал его, перехожу толпу прямо через стол (а это же грех!), здороваюсь, а меня сразу за руку хватают. “Откуда ты его знаешь?” — спрашивают. Говорю, я его не знаю, просто увидел человека, который выделяется среди других». Ахмад Шах Масуд по прозвищу «панджшерский лев» — лидер самой влиятельной группы моджахедов и фактический правитель северных территорий Афганистана — отличался от других моджахедов некоторыми странностями. Например, он любил читать книги и предпочитал лишний раз не убивать. Собрав пленных из разных районов, он предложил им вернуться на родину или перебраться на Запад через Пакистан. Почти все решили идти в Пакистан, где вскоре и погибли. Быстров заявил, что хочет остаться с Масудом, принял ислам и вскоре стал его личным охранником.

Мальчишек прогнали из комнаты — только младший иногда совершает набеги за конфетами. Дочь Катя вернулась с кухни с чашкой зеленого чая, Одыля кидает в чай сухой имбирь и отдает мне. Интересуюсь, читает ли она, что пишут про мужа. «Политика меня не интересует, — говорит Одыля на хорошем русском, но с заметным акцентом. — У меня же дети! Мне интересно, как готовить вкусную еду, воспитывать детей и делать ремонт». Быстров продолжает: «Масуд же не простой человек: он лидером был. Я русский, а он мне доверял. Все время с ним был, в одной комнате спал, с одной тарелки ел. Меня спрашивали: может, ты за какую-нибудь заслугу получил его доверие? Какая глупость. Я заметил, что Масуд не любил тех, кто шестерит. И никогда не убивал пленных». Услышав суждение о благородном Масуде, Одыля перестает скучать и вступает в беседу: «У Масуда были причины, чтобы не убивать. Я же работала офицером, обменивала пленных».

Одыля — таджичка из Кабула. В 18 лет она пошла работать — была, как она говорит, «и парашютистом, и машинистом», поступила на службу в Министерство безопасности. «Масуд вот что неправильно делал: мы ему четыре человека давали, а он нам — только одного, — говорит она. — Другие лидеры оппозиции тоже меняли, потому пленных и не убивали, чтобы своих спасти. А если, например, какой-нибудь генерал, большой человек в плен попадал, то мы отдавали за него десять пленных». Николай подтверждает ее слова: «Они просили обмен с моджахедами и за одного своего отдавали четырех наших». Я начинаю путаться, сколько было «наших», один или все-таки четыре, и Одыля поясняет: «Я афганка, была на стороне правительства, а он, русский, на стороне моджахедов. Мы коммунисты, а они — мусульмане».

Когда Одыля организовывала обмен пленных, а Николай, ставший Исламуддином, ходил с Шахом Масудом по Панджшерскому ущелью, Быстровы еще не были знакомы. В 1992 году моджахеды захватили Кабул, президентом стал Бурхануддин Раббани, а министром обороны — Шах Масуд. Одыля рассказывает, как некий моджахед, ворвавшись вместе с другими в министерство, потребовал, чтобы она немедленно переоделась: «Я жила свободно. Ни паранджи, ни платка у меня не было. Короткая юбка, одежда без рукавов. Пришли моджахеды и сказали: “Одевай штаны”. Я говорю: “Откуда у меня штаны?!” А он свои снимает и отдает — у него снизу другие были, типа лосин. И платок, говорит, быстрее одевай. Но у меня не было платка, поэтому они дали шарф, который сами носят на шее. Потом я иду по городу, а пули сыплются со всех сторон, прямо возле ног падают…»

После того как власть поменялась, Одыля продолжала работать в министерстве, но однажды к ней пристал какой-то мужчина, и она ударила его ножом. «Начальник сказал, что отправит меня в Россию, чтобы я больше никого не ранила. Мол, там хороший закон, ты не сможешь никого убить. Я говорю, не надо, я люблю Афганистан и свой народ. Он же меня за руку схватил, мне надо было с ним идти?!» — «Нож при себе всегда носила», — гордо комментирует Быстров, но, видя мое недоумение, поясняет: взял за руку — значит, хотел увезти. Одыля продолжает: «Начальник мне и говорит: “Давай тогда замуж выходи”. Я говорю, выйду, если найду хорошего человека. Он спрашивает: “Какого человека ты хочешь?” — “Того, кто никогда не будет меня бить и будет делать все, что я хочу”». Одылю перебивает Николай: «Ни фига себе! Ты мне таких условий не ставила!» Одыля спокойно парирует: «Я просто рассказала, какая у меня была мечта. И начальник сказал, что у него есть такой человек. “Он каждый день за тобой следит, так что веди себя нормально. Закрой ноги и шею, потому что он очень сильно верит, пять раз в день молиться ходит”». Я на мгновенье отрываюсь от старших Быстровых. Рядом с отцом сидит, не шелохнувшись, дочь Катя: она впервые слышит историю знакомства родителей.

Слишком набожный, по меркам кабульцев, моджахед Исламуддин на первой же встрече так напугал Одылю, что они не смогли договориться: «Он на меня смотрел как лев, меня это убивало». Быстров вспоминает: «Я же женщин столько лет не видел, в кишлаках они в паранджах ходят и прячутся все время. А она такая высокая, на каблуках, красивая... Пришла, я сижу напротив нее, а у нее ноги ходуном ходят. А потом я как начал возить ей подарки! Просто засыпал ее подарками». Одыля почти возмущена: «Когда человек хочет жениться, он обязан засыпать подарками!» Николай быстро соглашается, и Одыля продолжает: «Вот у меня выходной, я выхожу на крышу, смотрю, а в нашем дворе стоит машина крутая, и окна у нее черные. Иду на работу — и там она стоит. Мне сказали, что это машина Ахмада Шаха Масуда. Боже мой, кто Шах Масуд, а кто я? Очень боялась». — «Это была машина министерства обороны. Бронированная, — поясняет Николай. — Я в ней сидел, пока она по крышам лазила». — «Это судьба так соединяет», — заключает Одыля.

Невесту для своего Исламуддина нашел сам Масуд. Одыля оказалась его дальней родственницей по линии отца. Подробностей их родственных связей мы никогда не узнаем, достаточно того, что отец Одыли был родом из Пандшерского района, а значит, из того же племени, что и Масуд, и, следовательно, его родственник. Одыля не сразу поняла, что преследовавший ее на бронированном автомобиле министерства обороны моджахед Исламуддин когда-то был русским Николаем. Он хорошо выучил не только фарси, на который то и дело переходит в разговоре с женой, но и повадки моджахедов. Пришлось только волосы красить, чтобы местные не раскусили его происхождения и не убили. «Глаза голубыми оставались», — говорит Одыля. «Да, я блондин. А там был среди чужих, — соглашается Быстров. — А знаете, кто мне зубы делал? Арабы! Если бы они знали, что я русский, убили бы сразу».

Коммунистка вышла замуж за моджахеда, и гражданская война в отдельно взятой семье закончилась. Масуд забыл про коммунистов и начал воевать с талибами. Он стал национальным героем Афганистана и настоящей телезвездой, любимцем иностранных политиков и журналистов. Чем больше людей стремилось пообщаться с Масудом, тем больше было работы у Исламуддина: он отвечал за личную безопасность, досматривал всех гостей независимо от ранга, отбирал оружие и часто вызывал их недовольство своей дотошностью. Масуд посмеивался, но порядок, заведенный верным Исламуддином, нарушать никому не позволял.

Слух о том, что Масуда охраняет русский, дошел и до российских дипломатов и журналистов. Они то и дело спрашивали Быстрова, не хочет ли он вернуться домой. Масуд готов был его отпустить, но Исламуддин, только что получивший красавицу-жену и статус личного охранника министра обороны, возвращаться не собирался. «Если б не женился, не вернулся бы», — говорит Одыля. «Точно», — кивает Быстров. Пока я глотаю третью чашку зеленого чая с имбирем, они рассказывают, как переехали в Россию. Одыля забеременела, но однажды оказалась рядом с пятиэтажным домом в тот момент, когда он был взорван. Она упала на спину, от падения неродившийся ребенок умер, а Одыля попала в больницу с сильными повреждениями и кровопотерей. «Знаете, как я ей кровь искал? Кровь у нее редкой группы. Кабул бомбят, никого нет, а мне кровь надо. Я как раз с работы в больницу иду с автоматом, она там лежит, а я говорю: “Эй вы, если она умрет, я вас всех перестреляю!” У меня же автомат на плече был». Одыля снова недовольна: «Ну ты же обязан был это сделать, я же твоя жена!» Николай опять соглашается. После травмы врачи запретили жене беременеть в ближайшие пять лет. Тяжелее всех эту новость переживала ее мать, которая была старше Одыли всего на четырнадцать лет. Мать сказала ей, что не нужно слушать врачей, мол, все и так будет хорошо. И Одыля снова забеременела. Учитывая военное положение и отсутствие условий, врачи не гарантировали хорошего исхода и выдали направление в Индию, где у пациентки были шансы выносить и родить ребенка — их старшую дочь Катю. Она по-прежнему здесь и слушает наш разговор, не произнося ни слова. Одыля показывает на Быстрова: «Это был 1995 год, в это время как раз умерла его мать, но мы об этом тогда еще не знали. Я пришла домой с этим направлением, и мы стали думать, куда ехать». Николай был готов переехать в Индию, но Одыля решила, что ему пора повидать родных, и предложила вернуться в Россию. «Он же на свадьбе клятву давал, что не увезет меня. Так по закону положено, — говорит Одыля. — Но это же судьба». Она думала, что родит в России ребенка и приедет обратно. Вскоре после их отъезда власть захватили талибы, и оставшиеся в Кабуле родственники Одыли попросили ее не возвращаться.

«Афганистан — сердце мира. Захвати сердце, и ты захватишь весь мир, — Одыля превращается в настоящего оратора, как только речь заходит о талибах. — Но всякий, кто придет на нашу землю, тот штаны намочит и уйдет. Ну что, победили, когда русских выгнали? А русские победили, когда в Афганистан пришли? А американцы?» Слушая список Одыли, Николай спотыкается на русских и начинает спорить: «Скажи честно, Советский Союз победил бы, если бы остался. Моджахеды, которые воевали против правительства и Советского Союза, теперь жалеют, потому что им больше никто не помогает». Одыля отмахивается и продолжает свой пламенный курс истории Афганистана: «Потом талибы пришли, но и они не победили. И никогда не победят. Потому что воюют против народа, и у них нечистая душа. Они красили в черный цвет окна, ходили по домам и ломали детские игрушки, как будто это грех. Если ребенок не мог молиться, они прямо на глазах у родителей стреляли ему в голову. Я по интернету смотрю, какие они жестокие люди. Я понимаю: вера. Я тоже верующая. Но показывать ее зачем? Ты докажи, что ты мусульманин!» Одыля коверкает некоторые русские слова, и мусульманин у нее становится «мусульмоном», а Краснодар — «Краснодором».

Одыля ничего не знала о России, когда Быстровы решили покинуть Афганистан. «Я однажды увидела письмо мужу из России и удивилась, как такое можно читать. Как будто муравьев окунули в чернила и заставили бегать по бумаге», — рассказывает она. Скоропостижно поменяв Кабул на Кубань, беременная Одыля попала в станицу Некрасовскую под Усть-Лабинском. Она рассказывает про паспортистку, которую раздражала иностранка, не говорящая по-русски. Возраст Одыли по российскому паспорту больше биологического на пять лет: она была согласна на любую цифру, лишь бы скорее уйти из паспортного стола. И про то, как трудно было адаптироваться к климату, природе или еде. «У нас в Кабуле был зоопарк, в котором жила одна свинья, — говорит она, произнося “зоопарк” как “зоопорк”. — Это была единственная свинья на весь Афганистан, и я считала ее диким животным, экзотическим, как тигр или лев. И вот мы переехали в Некрасовскую, я была беременна, встала ночью в туалет, а во дворе свинья хрюкает. Бегу домой испуганная, русские спрашивают Ислама: "Что она там увидела?" А я в ответ хрюкаю! Страшно было очень».

Когда прошел бытовой шок, наступила очередь шока культурного. «Меня все раздражало, — говорит Одыля. — Дома ты просыпаешься под "Аллах Акбар", тебе и будильник не нужен. Все живут дружно, и ты не чувствуешь, что рядом чужие люди. Никто никогда не закрывает двери на замок, а если какой-то человек падает на улице, все бегут его спасать — это совсем другие отношения. А как русские за столом сидят? Наливают, наливают, наливают, потом напиваются и начинают песни петь. Мы поем песни, но только на свадьбах и других праздниках — не за столом же! Ну я понимаю, другая культура. Пока ты научишься этому всему, нелегко».

«Я из столицы, а ты из кишлака!» — то и дело говорит Николаю Одыля. Тот усмехается. Для Быстрова адаптация тоже оказалась непростой задачей: за 13 лет отсутствия он так прочно врос в Афганистан, а его родина так сильно изменилась, что вместо возвращения он получил, наоборот, эмиграцию. Из родственников на Кубани осталась только сестра. Ни работы, ни денег Быстровы найти сразу не смогли. Помог Руслан Аушев и Комитет по делам воинов-интернационалистов: им подарили квартиру, потом предложили подработку. Николай на полгода снова превращался в Исламуддина, чтобы по заказу Комитета заниматься поисками останков пропавших без вести бывших «афганцев», а также живых, тех, кто, как и он сам, превратились за эти годы в настоящих афганцев. Сегодня известно о семи таких людях. У них сложившаяся жизнь, жены, дети и хозяйство, возвращаться на родину никто из них не собирается, и «нечего им в России делать», говорит Быстров. Впрочем, тут же спохватывается и излагает миссию Комитета: «Но, конечно, наша задача — всех вернуть».

Полгода в Афганистане заканчивались, и наступали месяцы без денег и работы. Устраиваться заново каждые полгода, чтобы потом снова увольняться и ездить в командировки, невозможно, поэтому последние четыре года Быстров в Афганистан не ездит. Он работает на одну из самых заметных афганских общин в России — краснодарскую. Разгружает фуры с игрушками, которыми те торгуют. Работа тяжелая и «не по возрасту», но другую искать пока не собирается. Мечтает, чтобы работа на Комитет стала постоянной, но у Комитета пока нет такой возможности — было время, когда у него вообще не находилось денег на экспедиции в Афганистан. И, пока никто не сделал ему достойного предложения, Быстров, говорящий на фарси и пушту, знакомый со всеми полевыми командирами Северного Альянса и прошедший за Масудом весь Афганистан пешком, предпочитает грузить игрушки. Кажется, кроме зарплаты, краснодарские афганцы дают ему ощущение связи со второй, более значимой родиной. «Я с Афганистаном связан», — просто говорит он.

Пока Николай ездил в командировки по заданию Комитета, Одыля сидела дома с тремя детьми, торговала на рынке бижутерией, работала парикмахером и маникюршей. За это время она подружилась со всеми соседями, но частью сообщества так и не стала. «Я не хожу в Россию. Я хожу в больницу, в школу и домой, — говорит она. — Кто-то из земляков меня спрашивает: “Как ты там в России, язык выучила, ездишь везде?” Ты что, говорю, я вообще никуда не хожу и ничего не видела».

В прошлом году в их доме появился компьютер с интернетом, и Одыля восстановила постоянную связь с родными и с Афганистаном. Она постоянно общается по скайпу и в социальных сетях, ходит на форумы, где публикует свои мысли с помощью «гугл-переводчика». Одыля френдит меня в «Фейсбуке», и моя лента тут же покрывается поэтическими цитатами на фарси, фотоколлажами с розами и сердцами и изображениями блюд афганской кухни. Иногда там появляются фоторепортажи о нищих афганских детях или портреты Масуда. Но того Афганистана «золотого века», в который Быстровы хотели бы вернуться, больше не существует. Того, в котором женщина может разбираться в политике, но предпочитать домашнее хозяйство, быть мусульманкой, но носить короткие юбки, делать ремонт в квартире и постить в сетях поэзию на фарси. Они складывают такой Афганистан из кусочков воспоминаний, домашней афганской кухни, картинок с цитатами из Корана, развешанных по стенам их усть-лабинской квартиры.

Живя в замкнутом мире между школой, поликлиникой и рынком и в виртуальном мире социальных сетей, Одыля не знает русского слова «мигрант» и не чувствует никаких угроз в адрес своей мусульманской семьи. «Наоборот, мусульман все должны любить. Мы никого не обижаем, — говорит она. — Если кто-то сказал плохое слово, нам нельзя его повторять. Ну, если руку на тебя поднимают, ты, конечно, должен защищаться». С самого начала дети воспитывались так, чтобы, не теряя родительской религии, вписываться в местную культуру и говорить без акцента. Их младший сын Ахмад танцует в детском казачьем ансамбле, средний сын Акбар только что закончил музыкальную школу, а Катя учится в медицинском колледже. Одыля собирается оформлять им афганское гражданство, но не хочет раньше времени учить их своему языку. Зато недавно дети начали изучать арабский по скайпу с учителем из Пакистана. «Потому что, если ты не умеешь читать Коран, то зря ты вообще его учишь, — говорит Одыля. — Надо же понимать, что означает фраза “Ла лахи ила ллахи уа-Мухаммаду расуулу ллахи”» («Нет бога кроме Аллаха, и Мухаммад его пророк»).

С момента их переезда в Россию прошло восемнадцать лет. Два года назад у Одыли умерла мать. Вскоре после этого ее собственное здоровье стало ухудшаться: ее преследовали головные боли, частые обмороки. Хороших врачей, ради которых они когда-то покинули родину, в Усть-Лабинске нет, а платные приемы в Краснодаре Быстровым не по карману. В прошлом году с помощью Комитета Одыля съездила в Москву на обследование. Врачи, помимо прочих хворей, диагностировали депрессию и рекомендовали съездить на родину, но Быстров пока не решается ее отпускать. В этом году они всей семьей собираются впервые доехать до моря — ехать примерно 160 километров.

9 сентября 2001 года, за два дня до теракта в Нью-Йорке, к Масуду пришли очередные люди с телекамерами. Исламуддин к тому моменту уже шесть лет жил в России. Журналисты оказались смертниками, и Масуд взорвался. Для Быстрова его смерть оказалось главной в жизни трагедией. Он часто говорит журналистам, что если бы не уехал, то смог бы предотвратить смерть Масуда. Впрочем, если бы не Масуд, то Николай не женился бы на Одыле и не уехал. Вероятно, его бы вообще убили вскоре после пленения. Выходит, национальный герой Афганистана, с его нехарактерным для моджахедов гуманизмом, собственноручно лишил историю счастливого конца. Не только свою собственную, но и историю страны, которая теперь почти полностью находится под контролем талибов.

На следующий день после нашей первой встречи краснодарские работодатели срочно вызвали Быстрова разгружать фуру, и он лишился единственного выходного на неделе. Мне пора было улетать, поэтому остаток разговора мы провели по скайпу. Спрашиваю, кто убил Масуда. Он мотает головой и делает знаки руками: мол, знаю, но не скажу. Напоследок прошу Одылю сфотографировать мужа и прислать фотографии. «Она в компьютерах лучше разбирается, чем я, — снова заглядывает в скайп жены Быстров. — Я только убивать умею».

Оригинал взят у alex_serdyuk в русский охранник Масуда

Фото: PublicPost
Текст:
Наталья Конрадова

"Вы, наверное, на жену захотите посмотреть? — спрашивает Быстров по телефону. — Она же у меня афганка". Жена-афганка, на которую обычно приезжают "смотреть", представляется тихой и пугливой женщиной в шароварах и платке, подающей чай гостям и быстро исчезающей на кухне. Но Одыля меньше всего похожа на тех женщин, которых мы привыкли видеть в репортажах из Афганистана. В квартире на Рабочей улице Усть-Лабинска меня встречает веселая и уверенная в себе красавица в красной атласной блузке и узких брюках, с макияжем и бижутерией. Двое сыновей играют в компьютерную стрелялку — я вижу, как на экране мигают контуры раненых солдат в камуфляже. Дочь идет на кухню заваривать чай, а мы садимся на диван, покрытый белым леопардовым плюшем.

"Мы тоже двоих успели уложить, — Быстров начинает рассказ о своем афганском плене: армейские "деды" отправили его в самоволку в ближайший кишлак за продуктами, а моджахеды устроили засаду. — Но мне повезло, что я попал к Ахмаду Шаху Масуду, в партию "Джамет-Ислами". Другая партия, "Хезб-Ислами", хотела меня отобрать, была перестрелка, семь человек между ними погибло". Одыля закидывает ногу на ногу, обнаруживая на щиколотке блестящую подвеску, и с вежливым равнодушием готовится слушать боевые истории мужа. "Я вообще не знал, кто такой Шах Масуд, — говорит Быстров. — Прихожу, а они там сидят в своих афганских шароварах, в чалмах, плов едят на полу. Я захожу раненый, грязный, перепуганный. Выбрал его, перехожу толпу прямо через стол (а это же грех!), здороваюсь, а меня сразу за руку хватают. "Откуда ты его знаешь?" — спрашивают. Говорю, я его не знаю, просто увидел человека, который выделяется среди других". Ахмад Шах Масуд по прозвищу "панджшерский лев" — лидер самой влиятельной группы моджахедов и фактический правитель северных территорий Афганистана — отличался от других моджахедов некоторыми странностями. Например, он любил читать книги и предпочитал лишний раз не убивать. Собрав пленных из разных районов, он предложил им вернуться на родину или перебраться на Запад через Пакистан. Почти все решили идти в Пакистан, где вскоре и погибли. Быстров заявил, что хочет остаться с Масудом, принял ислам и вскоре стал его личным охранником.

Мальчишек прогнали из комнаты — только младший иногда совершает набеги за конфетами. Катя вернулась из кухни с чашкой зеленого чая, Одыля кидает в чай сухой имбирь и отдает мне. Интересуюсь, читает ли она, что пишут про мужа. "Политика меня не интересует, — говорит Одыля на хорошем русском, но с заметным акцентом. — У меня же дети! Мне интересно, как готовить вкусную еду, воспитывать детей и делать ремонт". Быстров продолжает: "Масуд же не простой человек: он лидером был. Я русский, а он мне доверял. Все время с ним был, в одной комнате спал, с одной тарелки ел. Меня спрашивали: может, ты за какую-нибудь заслугу получил его доверие? Какая глупость. Я заметил, что Масуд не любил тех, кто шестерит. И никогда не убивал пленных". Услышав суждение о благородном Масуде, Одыля перестает скучать и вступает в беседу: "У Масуда были причины, чтобы не убивать. Я же работала офицером, обменивала пленных".

Одыля — таджичка из Кабула. В 18 лет она пошла работать — была, как она говорит, "и парашютистом, и машинистом", поступила на службу в Министерство безопасности. "Масуд вот что неправильно делал: мы ему четыре человека давали, а он нам — только одного, — говорит она. — Другие лидеры оппозиции тоже меняли, потому пленных и не убивали, чтобы своих спасти. А если, например, какой-нибудь генерал, большой человек в плен попадал, то мы отдавали за него десять пленных". Николай подтверждает ее слова: "Они просили обмен с моджахедами и за одного своего отдавали четырех наших". Я начинаю путаться, сколько было "наших", один или все-таки четыре, и Одыля поясняет: "Я афганка, была на стороне правительства, а он, русский, на стороне моджахедов. Мы коммунисты, а они — мусульмане".

Когда Одыля организовывала обмен пленных, а Николай, ставший Исламуддином, ходил с Шахом Масудом по Панджшерскому ущелью, Быстровы еще не были знакомы. В 1992 году моджахеды захватили Кабул, президентом стал Бурхануддин Раббани, а министром обороны — Шах Масуд. Одыля рассказывает, как некий моджахед, ворвавшись вместе с другими в министерство, потребовал, чтобы она немедленно переоделась: "Я жила свободно. Ни паранджи, ни платка у меня не было. Короткая юбка, одежда без рукавов. Пришли моджахеды и сказали: "Надевай штаны". Я говорю: "Откуда у меня штаны?!" А он свои снимает и отдает — у него снизу другие были, типа лосин. И платок, говорит, быстрее надевай. Но у меня не было платка, поэтому они дали шарф, который сами носят на шее. Потом я иду по городу, а пули сыпятся со всех сторон, прямо возле ног падают..."

После того, как власть поменялась, Одыля продолжала работать в министерстве, но однажды к ней пристал какой-то мужчина, и она ударила его ножом. "Начальник сказал, что отправит меня в Россию, чтобы я больше никого не ранила. Мол, там хороший закон, ты не сможешь никого убить. Я говорю, не надо, я люблю Афганистан и свой народ. Он же меня за руку схватил, мне надо было с ним идти?!" — "Нож при себе всегда носила", — гордо комментирует Быстров, но, видя мое недоумение, поясняет: взял за руку — значит, хотел увезти. Одыля продолжает: "Начальник мне и говорит: "Давай тогда замуж выходи". Я говорю, выйду, если найду хорошего человека. Он спрашивает: "Какого человека ты хочешь?" — "Того, кто никогда не будет меня бить и будет делать все, что я хочу". Одылю перебивает Николай: "Ни фига себе! Ты мне таких условий не ставила!" Одыля спокойно парирует: "Я просто рассказала, какая у меня была мечта. И начальник сказал, что у него есть такой человек. "Он каждый день за тобой следит, так что веди себя нормально. Закрой ноги и шею, потому что он очень сильно верит, пять раз в день молиться ходит". Я на мгновенье отрываюсь от старших Быстровых. Рядом с отцом сидит, не шелохнувшись, дочь Катя: она впервые слышит историю знакомства родителей.

Слишком набожный по меркам кабульцев, моджахед Исламуддин на первой же встрече так напугал Одылю, что они не смогли договориться: "Он на меня смотрел, как лев, меня это убивало". Быстров вспоминает: "Я же женщин столько лет не видел, в кишлаках они в паранджах ходят и прячутся все время. А она такая высокая, на каблуках, красивая... Пришла, я сижу напротив нее, а у нее ноги ходуном ходят. А потом я как начал возить ей подарки! Просто засыпал ее подарками". Одыля почти возмущена: "Когда человек хочет жениться, он обязан засыпать подарками!" Николай быстро соглашается, и Одыля продолжает: "Вот у меня выходной, я выхожу на крышу, смотрю, а в нашем дворе стоит машина крутая, и окна у нее черные. Иду на работу — и там она стоит. Мне сказали, что это машина Ахмада Шаха Масуда. Боже мой, кто Шах Масуд, а кто я? Очень боялась". — "Это была машина Министерства обороны. Бронированная, — поясняет Николай. — Я в ней сидел, пока она по крышам лазила". "Это судьба так соединяет", — заключает Одыля.

Невесту для своего Исламуддина нашел сам Масуд. Одыля оказалась его дальней родственницей по линии отца. Подробностей их родственных связей мы никогда не узнаем, достаточно того, что отец Одыли был родом из Пандшерского района, а значит, из того же племени, что и Масуд, и, следовательно, его родственник. Одыля не сразу поняла, что преследовавший ее на бронированном автомобиле Министерства обороны моджахед Исламуддин когда-то был русским Николаем. Он хорошо выучил не только фарси, на который то и дело переходит в разговоре с женой, но и повадки моджахедов. Пришлось только волосы красить, чтобы местные не раскусили его происхождения и не убили. "Глаза голубыми оставались", — говорит Одыля. "Да, я блондин. А там был среди чужих, — соглашается Быстров. — А знаете, кто мне зубы делал? Арабы! Если бы они знали, что я русский, убили бы сразу".

Коммунистка вышла замуж за моджахеда, и гражданская война в отдельно взятой семье закончилась. Масуд забыл про коммунистов и начал воевать с талибами. Он стал национальным героем Афганистана и настоящей телезвездой, любимцем иностранных политиков и журналистов. Чем больше людей стремились пообщаться с Масудом, тем больше было работы у Исламуддина: он отвечал за личную безопасность, досматривал всех гостей независимо от ранга, отбирал оружие и часто вызывал их недовольство своей дотошностью. Масуд посмеивался, но порядок, заведенный верным Исламуддином, нарушать никому не позволял.

Слух о том, что Масуда охраняет русский, дошел и до российских дипломатов и журналистов. Они то и дело спрашивали Быстрова, не хочет ли он вернуться домой. Масуд готов был его отпустить, но Исламуддин, только что получивший красавицу-жену и статус личного охранника министра обороны, возвращаться не собирался. "Если б не женился, не вернулся бы", — говорит Одыля. "Точно", — кивает Быстров. Пока я глотаю третью чашку зеленого чая с имбирем, они рассказывают, как переехали в Россию. Одыля забеременела, но однажды оказалась рядом с пятиэтажным домом в тот момент, когда он был взорван. Она упала на спину, от падения неродившийся ребенок умер, а Одыля попала в больницу с сильными повреждениями и кровопотерей. "Знаете, как я ей кровь искал? Кровь у нее редкой группы. Кабул бомбят, никого нет, а мне кровь надо. Я как раз с работы в больницу иду с автоматом, она там лежит, а я говорю: "Эй вы, если она умрет, я вас всех перестреляю!" У меня же автомат на плече был". Одыля снова недовольна: "Ну ты же обязан был это сделать, я же твоя жена!" Николай опять соглашается. После травмы врачи запретили жене беременеть в ближайшие пять лет. Тяжелее всех эту новость переживала ее мать, которая была старше Одыли всего на четырнадцать лет. Мать сказала ей, что не нужно слушать врачей — мол, все и так будет хорошо. И Одыля снова забеременела. Учитывая военное положение и отсутствие условий, врачи не гарантировали хорошего исхода и выдали направление в Индию, где у пациентки были шансы выносить и родить ребенка — их старшую дочь Катю. Она по-прежнему здесь и слушает наш разговор, не произнося ни слова. Одыля показывает на Быстрова: "Это был 1995 год, в это время как раз умерла его мать, но мы об этом тогда еще не знали. Я пришла домой с этим направлением, и мы стали думать, куда ехать". Николай был готов переехать в Индию, но Одыля решила, что ему пора повидать родных и предложила вернуться в Россию. "Он же на свадьбе клятву давал, что не увезет меня. Так по закону положено, — говорит Одыля. — Но это же судьба". Она думала, что родит в России ребенка и приедет обратно. Вскоре после их отъезда власть захватили талибы, и оставшиеся в Кабуле родственники Одыли попросили ее не возвращаться.

"Афганистан — сердце мира. Захвати сердце, и ты захватишь весь мир. — Одыля превращается в настоящего оратора, как только речь заходит о талибах. — Но всякий, кто придет на нашу землю, тот штаны намочит и уйдет. Ну что, победили, когда русских выгнали? А русские победили, когда в Афганистан пришли? А американцы?" Слушая список Одыли, Николай спотыкается на русских и начинает спорить: "Скажи честно, Советский Союз победил бы, если бы остался. Моджахеды, которые воевали против правительства и Советского Союза, теперь жалеют, потому что им больше никто не помогает". Одыля отмахивается и продолжает свой пламенный курс истории Афганистана: "Потом талибы пришли, но и они не победили. И никогда не победят. Потому что воюют против народа, и у них нечистая душа. Они красили в черный цвет окна, ходили по домам и ломали детские игрушки — как будто это грех. Если ребенок не мог молиться, они прямо на глазах у родителей стреляли ему в голову. Я по интернету смотрю, какие они жестокие люди. Я понимаю — вера. Я тоже верующая. Но показывать ее зачем? Ты докажи, что ты мусульманин!" Одыля коверкает некоторые русские слова, и мусульманин у нее становится "мусульмоном", а Краснодар — "краснодором".

Одыля ничего не знала о России, когда Быстровы решили покинуть Афганистан. "Я однажды увидела письмо мужу из России и удивилась, как такое можно читать. Как будто муравьев окунули в чернила и заставили бегать по бумаге", — рассказывает она. Скоропостижно поменяв Кабул на Кубань, беременная Одыля попала в станицу Некрасовское под Усть-Лабинском. Она рассказывает про паспортистку, которую раздражала иностранка, не говорящая по-русски. Возраст Одыли по российскому паспорту больше биологического на пять лет — она была согласна на любую цифру, лишь бы скорее уйти из паспортного стола. И про то, как трудно было адаптироваться к климату, природе или еде. "У нас в Кабуле был зоопарк, в котором жила одна свинья, — говорит она, произнося "зоопарк" как "зоопорк". — Это была единственная свинья на весь Афганистан, и я считала ее диким животным, экзотическим, как тигр или лев. И вот мы переехали в Некрасовское, я была беременна, встала ночью в туалет, а во дворе свинья хрюкает. Бегу домой испуганная, русские спрашивают Ислама: "Что она там увидела?" А я в ответ хрюкаю! Страшно было очень".

Когда прошел бытовой шок, наступила очередь шока культурного. "Меня все раздражало, — говорит Одыля. — Дома ты просыпаешься под "Аллах Акбар", тебе и будильник не нужен. Все живут дружно, и ты не чувствуешь, что рядом чужие люди. Никто никогда не закрывает двери на замок, а если какой-то человек падает на улице, все бегут его спасать — это совсем другие отношения. А как русские за столом сидят? Наливают, наливают, наливают, потом напиваются и начинают песни петь. Мы поем песни, но только на свадьбах и других праздниках — не за столом же! Ну я понимаю, другая культура. Пока ты научишься этому всему, нелегко".

"Я из столицы, а ты из кишлака!" — то и дело говорит Николаю Одыля. Тот усмехается. Для Быстрова адаптация тоже оказалась непростой задачей: за 13 лет отсутствия он так прочно врос в Афганистан, а его родина так сильно изменилась, что вместо возвращения он получил, наоборот, эмиграцию. Из родственников на Кубани осталась только сестра. Ни работы, ни денег Быстровы найти сразу не смогли. Помог Руслан Аушев и Комитет по делам воинов-интернационалистов — им подарили квартиру, потом предложили подработку. Николай на полгода снова превращался в Исламуддина, чтобы по заказу Комитета заниматься поисками останков пропавших без вести бывших "афганцев", а также живых, тех, кто, как и он сам, превратились за эти годы в настоящих афганцев. Сегодня известно о семи таких людях. У них сложившаяся жизнь, жены, дети и хозяйство, возвращаться на родину никто из них не собирается, и "нечего им в России делать", говорит Быстров. Впрочем, тут же спохватывается и излагает миссию Комитета: "Ну конечно, наша задача — всех вернуть".

Полгода в Афганистане заканчивались, и наступали месяцы без денег и работы. Устраиваться заново каждые полгода, чтобы потом снова увольняться и ездить в командировки, невозможно, поэтому последние четыре года Быстров в Афганистан не ездит. Он работает на одну из самых заметных афганских общин в России, краснодарскую. Разгружает фуры с игрушками, которыми те торгуют. Работа тяжелая и "не по возрасту", но другую искать пока не собирается. Мечтает, чтобы работа на Комитет стала постоянной, но у Комитета пока нет такой возможности — было время, когда у него вообще не находилось денег на экспедиции в Афганистан. И пока никто не сделал ему достойного предложения, Быстров, говорящий на фарси и пушту, знакомый со всеми полевыми командирами Северного Альянса и прошедший за Масудом весь Афганистан пешком, предпочитает грузить игрушки. Кажется, кроме зарплаты, краснодарские афганцы дают ему ощущение связи со второй, более значимой родиной. "Я с Афганистаном связан", — просто говорит он.

Пока Николай ездил в командировки по заданию Комитета, Одыля сидела дома с тремя детьми, торговала на рынке бижутерией, работала парикмахером и маникюршей. За это время она подружилась со всеми соседями, но частью сообщества так и не стала. "Я не хожу в Россию. Я хожу в больницу, в школу и домой, — говорит она. — Кто-то из земляков меня спрашивает: "Как ты там в России, язык выучила, ездишь везде?" Ты что, говорю, я вообще никуда не хожу и ничего не видела".

В прошлом году в их доме появился компьютер с интернетом, и Одыля восстановила постоянную связь с родными и с Афганистаном. Она постоянно общается по скайпу и в социальных сетях, ходит на форумы, где публикует свои мысли с помощью Google Переводчика. Одыля френдит меня в Facebook, и моя лента тут же покрывается поэтическими цитатами на фарси, фотоколлажами с розами и сердцами и изображениями блюд афганской кухни. Иногда там появляются фоторепортажи о нищих афганских детях или портреты Масуда. Но того Афганистана "золотого века", в который Быстровы хотели бы вернуться, больше не существует. Того, в котором женщина может разбираться в политике, но предпочитать домашнее хозяйство, быть мусульманкой, но носить короткие юбки, делать ремонт в квартире и постить в сетях поэзию на фарси. Они складывают такой Афганистан из кусочков воспоминаний, домашней афганской кухни, картинок с цитатами из Корана, развешанных по стенам их усть-лабинской квартиры.

Живя в замкнутом мире между школой, поликлиникой и рынком и в виртуальном мире социальных сетей, Одыля не знает русского слова "мигрант" и не чувствует никаких угроз в адрес своей мусульманской семьи. "Наоборот, мусульман все должны любить. Мы никого не обижаем, — говорит она. — Если кто-то сказал плохое слово, нам нельзя его повторять. Ну если руку на тебя поднимают, ты, конечно, должен защищаться". С самого начала дети воспитывались так, чтобы, не теряя родительской религии, вписываться в местную культуру и говорить без акцента. Их младший сын Ахмад танцует в детском казачьем ансамбле, средний сын Акбар только что закончил музыкальную школу, а Катя учится в медицинском колледже. Одыля собирается оформлять им афганское гражданство, но не хочет раньше времени учить их своему языку. Зато недавно дети начали изучать арабский по скайпу с учителем из Пакистана. "Потому что если ты не умеешь читать Коран, то зря ты вообще его учишь, — говорит Одыля. — Надо же понимать, что означает фраза "Ла лахи ила ллахи уа-Мухаммаду расуулу ллахи" ("Нет бога кроме Аллаха, и Мухаммад его пророк" — прим. ред.)".

С момента переезда в Россию прошло восемнадцать лет. Два года назад у Одыли умерла мать. Вскоре после этого ее собственное здоровье стало ухудшаться — ее преследовали головные боли, частые обмороки. Хороших врачей, ради которых они когда-то покинули родину, в Усть-Лабинске нет, а платные приемы в Краснодаре Быстровым не по карману. В прошлом году с помощью Комитета Одыля съездила в Москву на обследование. Врачи, помимо прочих хворей, диагностировали депрессию и рекомендовали съездить на родину, но Быстров пока не решается ее отпускать. В этом году они всей семьей собираются впервые доехать до моря — ехать примерно 160 километров.

На следующий день после нашей первой встречи краснодарские работодатели срочно вызвали Быстрова разгружать фуру, и он лишился единственного выходного на неделе. Мне пора было улетать, поэтому остаток разговора мы провели по скайпу. Спрашиваю, кто убил Масуда. Николай мотает головой и делает знаки руками — мол, знаю, но не скажу. Напоследок прошу Одылю сфотографировать мужа и прислать фотографии. "Она в компьютерах лучше разбирается, чем я, — снова заглядывает в скайп жены Быстров. — Я только убивать умею".

МОСКВА, 15 мая — РИА Новости, Анастасия Гнединская. Тридцать лет назад, 15 мая 1988-го, начался вывод советских войск из Афганистана. Спустя ровно девять месяцев последний советский военный, генерал-лейтенант Борис Громов, пересек по мосту Дружбы границу двух стран. Но на территории Афганистана остались наши солдаты — те, кто попал в плен, смог там выжить, принял ислам и создал семью. Таких называют невозвращенцами. Теперь они, когда-то Сережи и Саши, носят труднопроизносимые афганские имена, длинные бороды и просторные шаровары. Одни спустя десятилетия все же решили вернуться в Россию, другие так и живут в стране, пленниками которой стали.

"Красил волосы, чтобы сойти за афганца…"

Николай Быстров работает грузчиком на складе в Усть-Лабинске Краснодарского края. О том, что двадцать лет назад у него были другое имя — Исламуддин — и другая жизнь, из его коллег знают единицы. "Я забыть эту афганскую историю хочу, — Николай берет долгую паузу, в динамике телефона слышно, как он затягивается сигаретой. — Но мне не дают…"

Его призвали в армию в 1984 году, отправили охранять аэропорт Баграм. Спустя полгода он оказался в плену у душманов. Говорит, что это произошло по глупости. "Меня и еще двух пацанов, украинцев, "старики" послали за чаем и сигаретами в местный магазин. По дороге мы попали в засаду. Мне ногу прострелили — убежать я никуда не мог. Двух тех украинцев забрала другая группировка. А меня взяли бойцы из отряда Ахмада Шаха Масуда".

Быстрова посадили в сарай, в котором он провел шесть месяцев. Николай уверяет, что за это время он дважды пытался бежать. Но с дырявой ногой далеко не уйдешь: "Меня ловили, когда я и на сотню метров от базы не успевал уйти, возвращали обратно".

Почему его не застрелили, Николай до сих пор не понимает. Скорее всего, боевики планировали обменять его на кого-то из пленных афганцев. Через шесть месяцев его стали выпускать из сарая без конвоя. Еще через некоторое время предложили вернуться к своим или через Пакистан уйти на Запад. "Но я сказал, что хочу остаться с Масудом. Почему? Трудно объяснить. Тот, кто не был в такой ситуации, все равно не поймет. К своим возвращаться я боялся, не хотел, чтобы меня посчитали предателем, боялся трибунала. Я ведь к тому времени у афганцев уже год прожил, принял ислам", — вспоминает он.

Николай остался у душманов и еще через некоторое время стал одним из личных охранников Ахмада Шаха Масуда — полевого командира, который первым пошел на перемирие с советскими войсками.

Как Быстрова, иноземца, подпустили столь близко к самому известному командиру, остается только догадываться. Сам он об этом рассказывает крайне уклончиво. Говорит, что "панджшерскому льву" (так называли Масуда) приглянулись его ловкость и умение подмечать мелочи, которые в горах могут стоить человеку жизни. "Помню, как он впервые дал мне в руки автомат с полным боекомплектом. Мы тогда поднимались по перевалу. Я наверх раньше всех забрался, стоял и думал: "А я ведь сейчас могу застрелить Масуда". Но это было бы неправильно, ведь когда-то он сохранил мне жизнь", — признается бывший пленник.

От тех постоянных переходов по горам у Николая сохранилась любовь к зеленому чаю — во время привалов Масуд обязательно выпивал несколько чашек, причем без сахара. "Я все удивлялся, почему они пьют несладкий чай. Масуд отвечал, что сахар после долгих переходов бьет по коленкам. Но я все равно украдкой добавлял его в чашку. Ну не мог я эту горечь пить", — рассказывает Быстров.

Эксперт: не СССР "увяз" в Афганистане, а Запад Двадцать пятого декабря 1979 года начался ввод в Афганистан Ограниченного контингента советских войск, который находился в этой стране почти 10 лет. Свою оценку этому событию в эфире радио Sputnik дала эксперт Наталия Ханова.

Не забыл Исламуддин и русскую еду — лежа ночью в афганских горах, он вспоминал вкус селедки и черного хлеба с салом. "Когда война закончилась, ко мне в Мазари-Шариф приезжала сестра. Она привезла всяких солений, в том числе и сала. Так я его прятал от афганцев, чтобы никто не видел, что я харамное ем", — делится он.

Язык дари Николай выучил за шесть месяцев, хотя в школе, признается, был двоечником. Через несколько лет жизни в Афганистане его уже было почти не отличить от местных. Говорил он без акцента, солнце высушило кожу. Чтобы еще больше слиться с афганским населением, он красил волосы в черный цвет: "То, что я, иностранец, был так близко к Масуду, многим местным не нравилось. Они даже однажды попытались его отравить, но я предотвратил покушение".

"Мать меня не дождалась, умерла…"

Женил Николая тоже Масуд. Как-то, говорит бывший пленник, полевой командир спросил его, хочет ли он дальше ходить с ним по горам или мечтает завести семью. Исламуддин честно признался, что хочет жениться. "Тогда он выдал за меня свою дальнюю родственницу, афганку, воевавшую на стороне правительства, — вспоминает Николай. — Жена у меня прекрасная. Когда в первый раз ее увидел, даже не поверил, что скоро она моей будет. В кишлаках я женщин с непокрытой головой не видел, а у нее волосы были длинные, сама при погонах. Она ведь тогда занимала должность офицера госбезопасности".

Почти сразу после свадьбы Одыля забеременела. Но ребенку не суждено было появиться на свет. На шестом месяце жена Николая попала под бомбежку, у нее случился выкидыш. "Заболела она после этого сильно, а в Афганистане медицины нормальной не было. Тогда я впервые задумался о переезде в Россию", — откровенничает Быстров.

Шел 1995 год, когда Николай-Исламуддин вернулся в родной Краснодарский край. Его мать до этого дня не дожила, хотя из родных она единственная верила — ее Коля не умер на чужбине. "Она даже к какой-то гадалке отнесла мою фотографию. Та подтвердила: сын не убит. С тех пор все на мать смотрели как на сумасшедшую, а она все ждала письма от меня. Первое я смог отправить ей только через год", — рассказывает он.

В Россию Одыля приехала беременной. Вскоре у них родилась дочь, которую назвали Катей. "Это жена захотела так девочку назвать в память о моей покойной матери. Из-за этого от нее все подруги-афганки отвернулись. Они не могли понять, почему она девочке русское имя дала. Жена отвечала: "Я живу на этой земле и должна соблюдать местные традиции", — гордится Быстров.

Помимо дочери Николай и Одыля воспитывают двух сыновей. Старшего зовут Акбар, младшего — Ахмад. "Мальчиков жена назвала в честь своих братьев-коммунистов, которые погибли от рук душманов", — уточняет собеседник.

В этом году старшего сына Быстровых должны призвать в армию. Николай очень надеется, что служить парень будет в спецназе: "Он у меня крепкий, здоровый образ жизни ведет".

За эти годы на родине Одыля была всего раз — не так давно она ездила хоронить мать. Когда вернулась, сказала, что больше туда ни ногой. А вот сам Быстров в Афганистан ездил довольно часто. По заданию Комитета по делам воинов-интернационалистов он занимался поисками останков пропавших без вести советских солдат. Удалось ему вывезти домой нескольких бывших пленных. Но своими в стране, которая когда-то отправила их на войну, они так и не стали.

Воевал ли Быстров против советских солдат? Этот вопрос повисает в воздухе. Николай опять закуривает. "Нет, я ни разу не был в бою. Я все время находился при Масуде, а он сам в бой не ходил. Знаю, меня не многие поймут. Но те, кто судит, они были в плену? Они бы смогли после двух неудачных попыток бегства совершить третью? Я хочу забыть Афганистан. Хочу, но мне не дают…" — снова повторяет бывший пленник.

"Через двадцать дней с меня сняли кандалы"

Помимо Быстрова сегодня известно еще о шести советских солдатах, которые попали в плен и смогли ассимилироваться в Афганистане. Двое из них потом вернулись в Россию, для четверых Афганистан стал второй родиной.

В 2013 году всех невозвращенцев объехал фотожурналист Алексей Николаев. Из командировки в Афганистан он привез сотни снимков, которые должны лечь в основу книги "Навсегда в плену".

Фотограф признается: из всех четырех оставшихся жить в Афганистане советских солдат больше всего его тронула история Сергея Красноперова. "Мне показалось, что он не лукавит, рассказывая о прошлом. И в отличие от двух других пленников не пытался на нашем интервью заработать", — объясняет Николаев.

Красноперов живет в небольшом кишлаке в полусотне километров от города Чагчаран. Родом он из Кургана. Уверяет, что ушел из части, спасаясь от издевательств командиров. Вроде как рассчитывал дня через два — после того как его обидчиков посадят на гауптвахту — вернуться. Но по пути его взяли в плен душманы. К слову, есть и другая версия бегства Красноперова. В СМИ проходила информация, что он якобы убежал к боевикам после того, как был пойман на торговле армейским имуществом.

Из интервью Сергея Красноперова для книги "Навсегда в плену":

"Дней на двадцать меня заперли в каком-то маленьком помещении, но это была не тюрьма. На ночь на меня надевали кандалы, днем их снимали. Того, что я сбегу, душманы не боялись. В горах все равно не поймешь, куда нужно идти. Потом приехал командир боевиков, сказал, что раз я сам к ним пришел, то могу сам и уйти. С меня сняли кандалы. Хотя в часть я бы все равно вряд ли вернулся — думаю, меня сразу бы пристрелили. Скорее всего, их командир так меня испытывал…"

Через год плена Красноперову предложили жениться на местной девушке. И он не стал отказываться.

"После этого с меня окончательно сняли надзор. Но я по-прежнему не работал. Было очень сложно, приходилось выживать. Я перенес несколько смертельно опасных болезней, даже их названий не знаю…"

Фотожурналист Алексей Николаев рассказывает, что в 2013 году у Красноперова было шестеро детей. "Все светленькие, голубоглазые, очень необычно было увидеть их в афганском кишлаке, — вспоминает фотограф. — По местным меркам Нурмамад (такое имя Сергей носит в Афганистане) — зажиточный человек. Он вкалывал на двух работах: прорабом на небольшой россыпи по добыче щебня и электриком на местной гидроэлектростанции. Получал Красноперов, с его слов, 1200 долларов в месяц. Правда, странно, что при этом он жил в мазанке".

Красноперов, как и все попавшие в плен солдаты, заверяет, что не воевал против советских войск, а только помогал душманам чинить оружие. Впрочем, ряд косвенных признаков свидетельствует об обратном. "У местных он пользуется авторитетом, что, как мне кажется, может свидетельствовать о том, что в боевых действиях Сергей все же участвовал", — делится соображениями фотокорреспондент.

Красноперов хоть и говорит хорошо по-русски, но возвращаться в Россию не хочет. "Как он мне объяснил, родных у него в Кургане не осталось, все умерли. Да и в Чагчаране он уважаемый человек, у него есть работа. А что его ждет в России, непонятно", — передает слова бывшего пленника Николаев.

Хотя Афганистан — точно не то место, где можно вести беззаботную жизнь. Алексей Николаев говорит, что за месяц командировки он трижды попадал в очень щекотливые ситуации. В одном из случаев спас его как раз Красноперов. "По своей глупости мы решили записать с ним интервью не в городе, где относительно безопасно, а у него в деревне. Приехали туда без предупреждения. На следующее утро Сергей нам позвонил и сказал, чтобы мы больше из города не выезжали. Мол, ходят слухи, что нас могут похитить", — описывает фотограф.

Из интервью Александра Левенца для книги "Навсегда в плену":

"Мы собирались идти в аэропорт, но почти сразу попали к душманам. К утру нас привели к какому-то большому командиру, я при нем так и остался. Сразу же принял ислам, получил имя Ахмад, потому что раньше был Сашей. В тюрьму меня не сажали: под арестом я был всего одну ночь. Сначала сильно пил, потом стал у боевиков водителем. С нашими я не воевал, да никто этого и не требовал от меня. <…> После ухода талибов я смог позвонить домой на Украину. Трубку взял мой двоюродный брат, сказал, что мой родной брат и мама умерли. Больше я туда не звонил".

Из интервью Геннадия Цевмы для книги "Навсегда в плену":

"Когда опять пришли талибы, я исполнял все их указы — носил чалму, отпустил бороду длинную. Когда талибы ушли, мы стали свободными — появились свет, телевизор, электричество. Кроме круглосуточного намаза, ничего хорошего от них не было. Только намаз прочитал, вышел из мечети, тебя обратно отправляют молиться. <…> В прошлом году я съездил на Украину, отец и мать уже умерли, сходил к ним на кладбище, повидался с другими родственниками. Остаться, конечно, даже не думал — у меня ведь тут семья. Да и не нужен я больше никому на родине".

На самом деле, говоря это, Цевма, скорее всего, лукавит. Из Афганистана его пытался вывезти Николай Быстров, первый герой нашего материала. "Мне позвонили из украинского правительства, попросили выдернуть из Афганистана их земляка. Я поехал. Вроде бы Гена сказал, что хочет домой. Ему сделали паспорт, дали где-то две тысячи долларов на то, чтобы он уладил все формальности, заселили в гостиницу в Кабуле. Перед рейсом мы пришли забирать его из отеля, а он сбежал", — вспоминает историю "возвращения" Николай Быстров.

Из этого ряда выбивается история солдата Юрия Степанова. Осесть в России он смог только со второй попытки. В 1994 году Степанов попытался вернуться домой в башкирский поселок Приютово в первый раз. Но так и не смог здесь освоиться, отправился обратно в Афганистан. А в 2006-м снова приехал в Россию. Говорит, что уже навсегда. Сейчас он работает вахтовым методом на севере. Как раз на днях он уехал на вахту, поэтому связаться с ним нам не удалось.

Пятнадцать лет назад, 9 сентября 2001 года, скончался от ран, полученных в результате покушения, легендарный афганский полководец, лидер, политик и стратег Ахмад Шах Масуд. Западные военные аналитики считали его самым выдающимся партизанским командиром ХХ столетия. Противники его уважали, соратники боготворили. Сегодня «АП» вспоминает его.

Роковой сентябрь

ЛИДЕР антиталибского Северного альянса, «Панджшерский Лев» Ахмадшохи Масъуд (а именно так правильно пишется его имя, но далее указываем так, как уже общепринято - Ахмад Шах Масуд. - Прим. ред.) был смертельно ранен 9 сентября 2001 года в селении Ходжа Бахоутдин северной афганской провинции Тахор, в День независимости Республики Таджикистан и за два дня до событий 11 сентября в США, после которых международная коалиция стран объявила глобальную войну терроризму. А ведь при жизни лидер Северного альянса так часто просил помочь ему в этой борьбе.

Теракт, унесший жизнь Масуда, осуществили два араба-смертника, выдававшие себя за журналистов. Во время беседы бомба, спрятанная в видеокамере, взорвалась. Тяжелораненый Масуд был перевезен на вертолете в российский госпиталь, находившийся в Фархоре Таджикистана, но медикам не удалось спасти ему жизнь. Факт его смерти скрывался в течение нескольких дней: на фоне непрекращавшихся атак талибов бойцы Северного альянса не должны были узнать, что их вождь мертв. Лишь 15 сентября президент Раббани объявил о гибели Ахмад Шаха Масуда, обвинив в покушении Пакистан, талибов и Усаму бен Ладена. Такова официальная версия случившегося.

Кто в действительности стоял за этим покушением - точно не известно, даже в самом Афганистане приводят разные версии. Но ясно одно: гибель Ахмад Шаха Масуда изменила ход событий не только в его стране.

Символ эпохи

«ДУМАЮ, с точки зрения истории Масуд для Афганистана , Центральной Азии и Среднего Востока - это символ целой эпохи. Знаковая личность, стоящая в одном ряду с Ясиром Арафатом - для Ближнего Востока, Эрнесто Че Геварой или Фиделем Кастро - для Латинской Америки… Для самого Афганистана - один из ведущих командиров движения моджахедов 1980-х годов в масштабе всей страны и однозначный лидер борьбы с талибами в 1990-х», - считает эксперт по Центральной Азии Александ Князев, который был лично знаком с Ахмад Шахом.

По его словам, Масуд был тем лидером, который выступал против какой-либо федерализации, не говоря уже о разделе страны и изменении границ в регионе.

По словам другого эксперта, российского журналиста Аркадия Дубнова, несколько раз беседовавшего с Масудом, «Ахмад Шах выделялся среди прочих афганских полевых командиров очевидной харизматичностью и незаурядностью. В нем ощущалась мощь воина».

Партизан

АХМАД Шах родился 1 сентября 1953 года в кишлаке Джангалак (волость Базарак, уезд Панджшер) в семье полковника Дуста Мухаммада. По национальности таджик; он рассказывал, что его предки родом из кишлака Дахбед Самарканда, они перебрались в Панджшер лет 500-600 назад.

В своих мемуарах Ахмад Шах писал, что не понимал уроки, так как у него не было хорошего учителя. Он также признавался в своей лени. Но в 12-м классе он смог победить свой порок и хорошо закончил школу. После окончания лицея Масуд поступил в Кабульский политехнический институт, на инженерный факультет. Но мирной профессией он так и не смог заняться. Он много читал, свободно говорил на нескольких языках, в том числе на французском. Рассказывают даже, что он вел репетиторские курсы по математике в квартале Парван, где он жил в Кабуле.

После прихода к власти в 1973 году короля Давуд Шаха Масуд из-за политических убеждений уехал из Кабула в Пешавар, примкнул к исламистской оппозиции, возглавляемой Бурхануддином Раббани , с оружием в руках выступил против прокоммунистического режима Афганистана. В 22 года он вместе с другими повстанцами смог в течение двух часов захватить Панджшер и разоружить правительственные силы. Затем в конце 70-х он выступал против советских войск, а в конце 90-х - против талибов, используя тактику партизан. Еще в годы учебы в лицее Ахмад Шах проявлял большой интерес к личности Че Гевары, читал его книги, изучал тактику ведения партизанской войны.

Масуд и СССР

ОГРАНИНЧЕННЫЙ контингент советских войск в Афганистане проводил несколько военных операций против Масуда, но итогом каждой такой операции становился лишь временный и частичный контроль в Панджшере. Через некоторое время Масуд вновь формировал отряды и укреплял оборонительные позиции. Он разработал собственную тактику ведения партизанской войны, которая оказалась весьма эффективной. В 1984 году, когда шурави (Советы. - Прим. ред.) планировали захватить Панджшер, призыва этого человека было достаточно, чтобы 130 тысяч человек - всё гражданское население долины - в течение двух недель покинули свои земли, оставив нажитое не одним поколением.

Несмотря на то, что отряды Масуда несли большие людские потери, численность его вооруженных формирований из года в год росла - от менее тысячи боевиков в 1980 году до 60 тысяч в 1996 году.

Процесс вывода советских войск из Афганистана прошел бескровно во многом благодаря договоренности генералов с Масудом, который предоставил для выхода военных и техники коридор на подконтрольных ему территориях.

После ухода советских войск Масуд возглавил населённый таджиками 2,5-миллионный северо-восточный регион Афганистана - провинции Парван, Тахар, Баглан, Бадахшан - со столицей в Талукане, прозванный в народе «Масудистаном», который был практически независимым. Кстати, долгие годы телохранителем Масуда был бывший его пленник - советский солдат Николай Быстров, который более 10 лет служил ему, приняв ислам и назвавшись Исламуддином. Здесь его женили на афганской девушке. Когда в 1995 году Николай-Исламуддин попросил Ахмад Шаха отпустить его на родину, тот согласился.

Министр из Панджшера

ПОСЛЕ падения режима Наджибуллы, с созданием Исламского Государства Афганистан в 1992 году, Масуд стал министром обороны страны и занимал этот пост до прихода талибов. Именно Ахмад Шах Масуд выработал новую оборонительную доктрину Афганистана, одинаково успешную против любой военной агрессии: «Сопротивление внутри, давление извне». Кстати, эта доктрина в настоящее время успешно используется как вооруженными силами Афганистана, так и самими талибами против иностранных военных.

При режиме коммунистов его признали изменником родины и приговорили к казни, родительский дом Ахмад Шаха Масуда в Кабуле был преобразован в школу. Когда через несколько лет он вернулся в Кабул уже в качестве министра обороны, то решил оставить его как есть. То есть в качестве школы. Он очень любил литературу и искусство, был поклонником поэзии Дж. Руми и философии М.Газали, поэтому первым делом основал культурный фонд им. Газали, который служил пропаганде афганской культуры. Фонд также финансировал работу врачей, которые несколько дней в неделю бесплатно обслуживали бедных жителей Кабула. Женская комиссия фонда дала возможность афганским рукодельницам, большей частью вдовам, зарабатывать на жизнь. После того как было уничтожено издательство «Матбуоти давлати», печать всех газет и журналов взял на себя этот фонд. Масуд хотел, чтобы свобода прессы гарантировалась даже в таких трудных условиях.

В общем, основание этого фонда является значительным вкладом Масуда в развитие культуры Афганистана. Он хотел, чтобы произведения искусства, далёкие от политики и идеологии, создали базис для взаимопонимания и согласия.

Приход к власти талибов в 1996 году заставил Ахмад Шаха вернуться в родные места, и он вновь стал лидером Северного альянса. Хотя к началу 1999 года почти вся территория Афганистана находилась под контролем талибов, они не смогли взять Панджшерское ущелье, из которого Масуда вытеснить не мог никто. До самой гибели Масуда талибам не удавалось установить свой контроль над северными провинциями. Там, в Панджшере, привлекая помощь международных организаций, он приступил к строительству школ, в том числе и нескольких учебных заведений для девочек.

За его многолетнее участие в отстаивании прав женщин председатель Европарламента Николь Фонтен, которая пригласила Масуда во Францию, назвала его «Полюсом свободы». Депутаты сената и парламента Франции при появлении Ахмад Шаха Масуда аплодировали ему стоя.

По словам самого Ахмад Шаха Масуда, он всегда вел освободительную войну. Бывшие противники, ставшие затем союзниками лидера Северного альянса в его борьбе с талибами, оказывали ему военно-техническую помощь, но не в тех объемах, которые нужны. В одном из своих последних интервью он с сожалением отметил, что войну в Афганистане можно было бы остановить, если бы мировое сообщество помогло в этом.

Те, кто близко знал Масуда, отмечают, что он никогда не стремился к власти, почитанию и привилегиям. Он только хотел, чтобы афганцы сами решали судьбу своей страны, чтобы прекратилось иностранное вмешательство, чтобы приняли такую конституцию, согласно которой мужчины и женщины имели быправо выбирать или быть избранными. Это и считал он своей главной миссией.

Масуд в межтаджикском конфликте

В ГОДЫ гражданской войны в Таджикистане, когда Объединенная таджикская оппозиция находилась в Афганистане, структуры Масуда занимали достаточно нейтральную позицию и стремились выполнять договоренности, согласно которым препятствовали таджикским боевикам в переходе через границу, поэтому между ними и ОТО были конфликты… Хотя были и случаи, когда отдельные командиры давали коридоры и даже сами переходили на территорию Таджикистана и участвовали в боевых операциях, в целом Масуд не поддерживал такую политику. Он был одним из важных посредников в межтаджикских переговорах, организовав в 1995 году в Кабуле, а в конце 1996 года - в Хосдехе провинции Тахор переговоры между Э. Рахмоном и С.А. Нури…

Духовный и политический деятель Таджикистана Ходжи Акбар Тураджонзода рассказал однажды, как Масуд заставил оппозиционные силы пойти на перемирие, предварительно разоружив более 600 таджикских боевиков, находящихся в Афганистане. Потому что афганский полководец, более 30 лет проведший на войне, понимал всю бессмысленность междоусобицы, от которой страдает простой народ. Он решил положить конец войне - если не на своей земле, то хотя бы посодействовать в этом таджикским братьям. Именно Ахмад Шаху посвятил свою поэму «Масъуднома» народный поэт Таджикистана Мумин Каноат.

Масуд часто приезжал в Таджикистан, в Душанбе на улице Карамова ему выделили дом, куда он перевез свою семью в целях безопасности.

Масуд дружил с бывшим главой КГБ республики генерал-полковником Сайдамиром Зухуровым и его семьей.

«Мы близко познакомились с Масудом в 1993 году, но заочно работали вместе давно, когда решали вопросы освобождения советских военнопленных, - поделился воспоминаниями генерал в интервью радио «Озоди». - Важную роль сыграл Масуд в восстановлении мира и согласия в Таджикистане, когда посодействовал, чтобы мы вместе с оппозицией сели за стол переговоров. Руководство страны и я помним, какими усилиями это ему удалось. Эти его заслуги никогда не забудет народ Таджикистана».

В свою очередь, мало кто знает, что, когда в 1997 году брат опального командира Ризвона Содирова - Бахром взял в заложники самого Зухурова, именно Ахмад Шах Масуд приехал в Обигарм и уговорил бандита освободить генерала.

Семья Масуда

АХМАД Шах Масуд женился поздно, в 34 года. Свою будущую жену Сиддику он полюбил заочно: случайно услышал разговор своих подчиненных, которые восхваляли красоту дочери его верного помощника - Ходжи Тоджиддина. Она была моложе его на 17 лет, но это не помешало их прекрасному союзу, в результате которого у них родилось 6 детей - пять дочерей и единственный сын, Ахмад. После смерти Масуда семья переехала в Мешхед, где Ахмад окончил школу. В 2007 вдова Масуда издала книгу «О любви Ахмад Шаха Масуда», где рассказывает об их совместной жизни. Он ласково называл ее Пари, что означает «пери, сказочная красавица», и так сильно ее любил, что из-за ревности запретил ей вообще показывать свое лицо даже близким родственникам. Несмотря на это, был очень заботливым мужем и отцом. Особенно любил свою младшую дочь Насрин.

«Свою войну он выиграл»

В МОЛОДОСТИ Ахмад Шах взял псевдоним Масуд, что означает «удачливый, счастливый». По его собственным словам, зачастую от неминуемой гибели его спасали «Аллах, контрразведка, удача и охрана».

25 апреля 2002 года Ахмад Шах Масуд был официально провозглашен национальным героем Афганистана.

Масуд одинаково любил четыре вещи: свою религию, родину, народ и свободу. Кто-то из современников правильно заметил: «Даже если Масуд не смог увидеть поражение "Талибана", свою войну он выиграл».

Ему было всего 47 лет, но, как он сам однажды сказал, «главное - не сколько прожил, а как!». И скорее всего, он был счастлив, потому что всю жизнь боролся за родную землю.