Крусанов павел васильевич. Крусанов павел васильевич Краткое содержание по главам крусанов укус ангела

«Укус ангела» - роман, после которого Павел Крусанов стал если не знаменит, то известен. Роман получил литературную премию, его несколько раз переиздавали. А ведь Крусанов писал и раньше, но только с этим романом попал в тему.
Тогда, когда о нем много говорили, я его не читала, прочла недавно. Сразу бросается в глаза сходство с «Хазарским словарем» Павича и наличие евразийских идей. Мнения критиков разделились: одни называли Крусанова чуть ли не фашистом и реваншистом, другие – подражателем и компилятором.
Судите сами.
Россия Крусанова – это не наша Россия. Там и близко не было социалистической революции, СССР. Но Россия продолжает оставаться огромной империей, включающей Польшу, Финляндию и даже Константинополь. За 25 лет до рождения главного героя – Ивана Некитаева – в России произошло что-то вроде грандиозной крестьянской войны. В то время столицей была Москва, а управлял страной император. У него был приемный сын – блестящий генерал, завоевывающий для империи все новые и новые земли.
Империя по Крусанову - это такая форма устройства государства, при которой оно должно все время расширяться, воевать. Как только экспансия прекратится, империя падет под тяжестью межнациональных противоречий. Он сравнивает империю с велосипедом.
Случилось так, что самое ничтожное в стране существо – оборванка, подкидыш, выращенная в цыганском таборе девочка Надя, которую с 10 лет использовали для сексуальных утех, которой поручали самые грязные дела, – влюбилась в царского сына. Она попала на поле, где проходили маневры. Ей удалось не попасть под огонь, и ее представили генералу. Она была поражена раз и навсегда, а он был удивлен ее редким даром – умение предсказывать чужую смерть. Какое-то время генерал возил Надежду с собой и позволял ей любить себя. Но о ней узнал император и захотел проверить ее дар. Надежду привезли в Москву, где она обнаружила, что страной правит живой мертвец. Каким образом императору удалось так долго притворяться живым осталось неизвестным. За это открытие Надежду замуровали в кремлевскую стену. Но она выбралась оттуда с помощью волшебного совка, который резал любой камень. На Красной площади ее ждал адъютант генерала. Адъютант сказал, что генерал о ней и не вспомнил, но он знал, что Надежда выберется и готов ей служить.
Надежду потрясло, что ее любимый обрек ее на такую страшную смерть. Она с адъютантом ушла на Дон и собрала огромную народную армию. В ее армии были крестьяне, нищие, всякие дикие народы, даже амазонки, которые были волосаты, разрывали пленных мужчин после соития руками на части и съедали. Один раз орда встретила тот табор, где выросла Надежда. Всех мужчин отдали амазонкам. Эта орда шла на Москву, а впереди ее катилось гигантское огненное колесо. Надежду теперь звали Надеждой Мира. Бывший адъютант стал маршалом.
Надежда воевала с войсками генерала. Страна распалась на части, от нее отпали многие колонии. Никто не мог победить. Тогда между Надеждой Мира и мертвым властителем был заключен договор. Они разделили страну на 2 части – со столицей в Петербурге и со столицей в Москве. Огненное колесо прокатилось по России и разделило е огненной стеной. Император выдал Надежде своего приемного сына, а она ему своего маршала.
Надежда воевала не ради земель. Она хотела вернуть свою любовь. По Крусанову любовь оправдывает все. Но когда к Надежде привели ее генерала, она поняла, что любовь ушла, что она ничего не чувствует. Надежда убила генерала, а сама пропала, превратилась в тень, которая бродила по Петербургу.
Через несколько лет император умер во второй раз. Врачи с удивлением обнаружили, что труп принадлежит человеку, скончавшемуся 18 лет назад. После этого страна срослась. Ею стали управлять 2 консула из 2-х столиц. Вернули отпавшие колонии.
И вот в этой стране от китаянки и русского офицера родился Иван Некитаев. Он был зачат в тот момент, когда его смертельно раненый отец испускал дух, но не хотел оставить свою любимую жену, ранее уже подарившую ему дочь Таню. Китаянка родила сына, а сама утопилась в пруду, превратившись в серебристую уклейку.
Ивана отдали в военное училище, где волшебный старичок рассказал ему, что он – настоящий император. Старичок был могом и всю жизнь искал настоящего императора. Для этого у него был особый талисман, который начинал сильно нагреваться при встрече с настоящим императором, Моги – это такие маги, которые много чего могут.
Император – это тот, на ком сходятся Земля и Небо. Все, что он делает, он делает ради любви и приносит в мир изменение и возрождение. Императором становится тот, кого поцеловал, а вернее, укусил ангел. Старичок отдал огненный камень Ивану.
Но, чтобы стать императором, мало было предназначения, мога и камня. Нужна была еще великая любовь. А до этого Иван был просто лучшим учеником в своем училище. Любовь случилась, когда Иван приехал на каникулы и влюбился в свою сестру Таню. Таня кокетничала с сыном своего опекуна, молодым философом Петром Легкоступовым и в провокационных целях поцеловала своего брата несестринским поцелуем. В тот же день Иван чуть не утопил Петра, запретив ему даже думать о Тане. Он сказал Петру: «Я буду делать то, что хочу, а ты будешь объяснять, почему я делаю это правильно», навсегда определив роль интеллигенции при власти. Ночью Иван пришел к сестре, и она приняла его.
Далее Иван много лет не появлялся дома. Он воевал. Вернул Константинополь. Стал генералом. Петр женился на беременной Тане, и она произвела на свет дурачка. Жили они с Петром хорошо, несмотря на ее многочисленные измены.
Иван вернулся лет через 10. Он и теперь не стал бы императором, если бы Петр не увидел в этом свой звездный час. Иван возобновил свои противоестественные отношения с сестрой, а Петр стал готовить общественное мнение к мысли, что России необходим император. Его не испугали даже предсказания, что он сам погибнет страшной смертью, его не пугала нечеловеческая жестокость Ивана и его жуткое окружение. Так моги превратили одно из бывших любовников Татьяны в бесполое существо, питающееся чужой кровью с помощью зубастой воронки, появившейся на месте пупка.
Иван стал одним из консулов, но медлил сделать последний шаг на пути к императорскому престолу. Тут Петр решил его подтолкнуть, уговорив Таню притвориться, будто у нее роман со вторым консулом – старичком-альбиносом. Альбинос успел сбежать в Европу, был объявлен изменником, Иван стал императором.
Когда Некитаев узнал, что Легкоступов им манипулировал, он «даровал ему целый труп», т.е. утопил. Но это уже не имело значения - началась многолетняя война со всем миром. Очень скоро было применено ядерное оружие, но, вопреки ожиданиям, оно не принесло никому победу. Война продолжалась обычными средствами.
С того времени как Иван стал императором за ним всюду следовала радуга.
Россия долго побеждала, но наконец, война пришла в такое положение, что могла быть проиграна. Император собрал своих союзников и маршалов. Кстати, на стороне России воевали Китай и Австрия. Моги рассказали собравшимся, что есть последнее средство – открыть на несколько секунд дверь в другой мир и впустить псов Гекаты. Эти псы питаются душами людей. Человек, чью душу они сожрали, умирает страшной смертью несколько месяцев. Псы Гекаты уже не раз выходили в мир, и после это мир становился новым. Моги надеялись, что псы поймут, кто их впустил, и их не тронут, а набросятся на их врагов, но гарантировать это они не могли.
Собравшиеся захотели увидеть псов. Моги им показали. Они увидели только тени сквозь хрустальное небо, но это зрелище было настолько ужасно, что некоторые лишились ума, а некоторые умерли от разрыва сердца, австрийский же посол так сжал свои зубы, что они полностью искрошились.
После этого все сказали, что лучше прекратить войну. В конце концов у России достаточно земель. Моги же предлагали остановить время, чтобы все отдохнули, а потом уже решили что делать дальше.
Но Иван Некитаев сказал, что решение он примет сам. И оно такое – завтра в полночь он выпустит в мир псов Гекаты.
Вот такой роман. Решайте сами: автор империалист или напротив.
Написано ярко, сочно.
Даже не знаю, почему Крусанов так мало популярен. Он пишет хорошо. Мне нравится у него сочетание глобального замысла с точными фантастическими и бытовыми деталями.
Возможно, что в нашей литературе есть место только для одного постмодерниста, и оно занято Пелевиным. Пелевин остроумен, учитывает современные реалии, ехидничает, стебается, у него нет позитивной программы – это больше нравится читателям, склонным читать не только любовные романы и детективы. Но последние вещи Пелевина настолько слабы, что пора бы присмотреться к другим авторам.

Маркес -> Павич -> Крусанов =
= кузнечик

Сложно поверить, начиная читать "Укус ангела", в то, что в нашей стране существует писатель, так близко подобравшийся по своим литературным способностям к Габриэлю Маркесу, не доставая до него самую малость, остановившись уровнем чуть ниже Милорада Павича. Да, магический реализм коснулся на этот раз не колумбийской пампы и югославского ландшафта. Ныне магический реализм взлетел над Российской Империей, даруя ей власть над половиной мира, где к власти, после смерти восемнадцатилетнего трупа, пришёл метис, в чьих жилах течёт в равных пропорциях кровь русского и китайского народов. Под десницей человека, воплотившего в себе две крупнейшие и могущественные евразийские империи, ломаются судьбы всего человечества. Крусанов не плавает по мелководью, выискивая через сны возможность влиять на процессы, он берёт всё сразу, уходя далеко за пределы человеческого понимания реальности.

Начало книги написано в духе китайских классических романов, когда перед главной сюжетной линией даётся основательная красивая мифологизированная подготовка в виде ладно написанной истории молодых влюблённых, давших жизнь не абы кому, а деспоту всея Евразии. Сюжет пропитан аллегориями, от которых неподготовленный читатель будет твердить про себя одну фразу: "Бред, что за бред, невероятный бред". Нужно иметь за плечами, как минимум, "Сто лет одиночества", где присутствуют точно такие же элементы, включающие необычную трансформацию предметов и инцест. На всём этом завязан весь сюжет, дарующий изрядную порцию эстетического удовольствия от неподдающихся воображению сравнений. Как вам понравятся аисты, что успеют сплести гнездо на переднем колесе грузовика, пока два человека будут удовлетворять свою похоть?

Ровно как фраза "Кузнечик, луковица, камень - самые главные слова". Отчего они только главные, об этом может догадаться только автор. Впрочем, Крусанов настолько эрудирован, что его тонкий юмор может понять далеко не каждый человек. Когда до тебя доходит смысл беседы, где два героя смеются над предположением о судьбе Великой Британии, которую решил захватить Китай, как в такой стране станут называть то, что стали называть в 1815 году в Париже словом бистро; когда понимаешь тот юмор, доступный твоему воображению - приходишь в восторг. Ещё больше я буду рад, когда мне объяснят значение кузнечика, луковицы и камня. Мне действительно интересно.

Когда "четвертование на три половины" подходит к концу, и книга постепенно близится к завершению, остро ощущаешь нехватку увязок всех событий. Они просто идут, сметая всё на своём пути, не подчиняясь никаким логическим обоснованиям. Понимаешь, что в такой книге, где логика пропала уже в первом абзаце, всё скатится в нечто совершенно невменяемое. До конца книгу можно не дочитывать, там может поджидать разочарование. Хотя, как знать, ведь и там может скрываться то, что дано понять лишь единицам.

Трудно подвести итог всему вышесказанному. Россия имеет возможность для влияния на весь мир, но нужно ли такое влияние, которое рисует Крусанов. Распри возникнут внутри страны, что будет в быстром режиме поглощать своих соседей, воплощая старую мечту о панславянском государстве, включающим в свой состав территорию Византии и Польши. Мир антиутопичен, когда во главе стоит правитель Иван Чума. Прекрасный зачин всё-таки превращается в разлёт крупногабаритных дров, коим суждено упасть там, где им велит расклад карт Таро, покуда кто-то раскладывает пасьянс, размышляя о Зигмунде Фрейде и Карле Юнге, препарируя труп растительного происхождения. Возникнет легенда, и решится судьба империи.

Укус ангела

Общая теория русского поля

…истинная правда похожа на её отсутствие.

Дао дэ цзин

Человек, поцеловавший Джан Третью в губы, назвался Никитой. У него были щёгольские усы с подкрученными кверху жалами и шитые золотом погоны на парадном фисташковом мундире, выдававшем принадлежность хозяина к отчаянной гвардии Воинов Блеска. Джан, как и все подростки, мнящие себя опытнее собственной невинности, была довольно вульгарна, но всё же мила и опрятна. Империя праздновала День Воссоединения, и Джан Третья впервые целовалась с посторонним. Позже молва, не ведая обычаев старого Китая, где детей простолюдинов, дабы избежать путаницы, называли порядковым числительным, возвела её в знатный род и пожаловала в предки Сунь-Цзы вместе с его трактатом о военном искусстве. В действительности отец Третьей был чёрной кости - он владел рыбной лавкой на окраине Хабаровска и славился тем, что, подбросив сазана, мог на лету вспороть ему брюхо и достать икру, не повредив ястыка.

Хунхузы, бежавшие некогда за Амур от карательных армий Поднебесной, обрели мир в северной державе, но за годы изгнания не забыли разбойную славу предков и заветы Чэн И, гласившие, что голод - беда малая, а попрание целомудрия - хуже смерти. Поэтому отец Джан Третьей, узнав, что его пятнадцатилетняя дочь ушла из дома к русскому офицеру, мастерски перерезал себе горло тесаком для разделки рыбы. Соседи говорили, будтоо он, уже мёртвый, с головой отсечённой до позвоночника, продолжал грызть землю и кусать камни, покуда рот его не забился мусором, и он больше не мог стиснуть челюсти.

Кроме усов, мундира и, будто сочинённой к случаю, фамилии Некитаев, Никита имел сердце в груди и был не чужд благородной широте жеста и величию порыва. Тяготясь невольной виной, он пил водку двенадцать дней, пока наконец не увидел в углу комнаты синего чёрта и не понял, что пора остановиться, так как наверное знал: синих чертей не бывает. На тринадцатый день, к удивлению обитателей китайской слободы, он обвенчался с Джан Третьей по православному обряду, за час перед тем окрестив с приятелем-капитаном по июньским святцам невесту Ульяной.

Вскоре из Хабаровска гвардейского офицера перевели служить в Симферополь, где Джан Третья родила ему дочь - луноликую фею Ван Цзыдэн со стальными, как Ладога, глазами. В семье Некитаевых последние сто двенадцать лет родовыми женскими именами были Татьяна и Ольга, поэтому фею назвали Таней, что, безусловно, было приятно матери, так как имя созвучием напоминало ей о славной эпохе в истории застеленной лёссами отчизны. Родня Никиты предлагала Ульяне-Джан перебраться с дочерью в русский рай - имение Некитаевых под Порховом, где в погребе томились в неволе хрустящие рыжики и брусничное варенье, где липовая аллея выводила к озеру с кувшинками и стрекозами, где в лесу избывали свою тихую судьбу земляника и крепкий грибной народец, и где за полуденным чаем можно было услышать: «Что-то мёду не хочется…» - но та, уже знакомая с нравами шалеющих без войны гвардейцев, не пожелала своею волей уступить мужа чарующим массандровским винам и тугозадым симферопольским проституткам.

Через два года после рождения Тани, сразив Европу триумфом русского экспедиционного корпуса в Мекране, а Америке бросив снежно-сахарную кость Аляски (продление аренды), империя решила, что пора сыграть на театре военных действий свою долгожданную пьесу. Так был предъявлен ультиматум турецкому султану. От цидулки сечевиков послание это отличалось только дипломатической манерностью и разве ещё тем, что было оно не ответом, а действием упреждающим. Османскому владыке и его золотокафтанным пашам предлагалось немедля убраться с околпаченным фесками войском в азиатскую туретчину, дабы к империи, в силу исторического и конфессионального пристрастия, отошли Царьград со всей Восточною Фракией и полоса малоазийского берега шириной в двадцать вёрст от Ривакея до Трои. Зеркально повторив негодование России, отказавшейся два с лишним столетия назад вернуть оттоманцам Таврию, признать грузинского царя турецким подданным и согласиться на глумление в проливах, султан впал в неистовство. Империи это было на руку. После спешной эвакуации посольств, консульств и частных представительств, Закавказские дивизии вступили в вилайеты Чорух и Карс, выбросив щупальца к Трапезунду и Эрзеруму. Одновременно с этим имперские эскадры блокировали турецкие порты на Понте, танковый корпус Воинов Ярости, размещённый в Болгарском царстве, взял Адрианополь, а высаженный под Орманлы десант при поддержке райи практически без боя прошёл до Теркоза. Дальнейшее - общеизвестно.

Война была в самом разгаре, когда Никита попал в севастопольский госпиталь с распоротым наискось животом: полк Некитаева первым вошёл в Царьград - там, в отчаянных уличных боях османы вспомнили о своих чудаковато вогнутых ятаганах, которыми некогда покорили полмира истреблённые Махмудом Вторым янычары. Не приходится сомневаться в тяжести его ран, однако Никита не был бы достоин своего фисташкового мундира, если бы при первом удобном случае не сбежал из пропахшего хлоркой госпиталя в душистую постель Джан Третьей. Вероятно, при этом он в душе огорчался, что ему не придётся лезть к ней по плющу на четвёртый этаж, так как в Симферополе семейные офицеры квартировали в двухэтажных домишках.

Это была последняя ночь в его жизни, и он её не проспал. Швы разошлись, не выдержав упоительной битвы. На краю восторга хунхузку жарко облепили окровавленные кишки, и в неё ворвалось семя мужа, сердце которого уже не билось. Так, подобно Тристану, был зачат Иван Некитаев, прозванный людьми «Чумой».

После освидетельствования героической смерти, тело Никиты было перевезено в имение под Порховом, где его с воинскими почестями предали земле на семейном кладбище, заросшем ландышем, славянским папирусом - берёзой и образцово пламенеющей рябиной. После похорон Джан Третья с дочерью вернулась в Симферополь - чтобы, уложив в чемоданы свой скорбный вдовий скарб, окончательно перебраться в поместье Некитаевых. Этими печальными хлопотами она невольно спасла себе жизнь. Пока она тряслась в унылом и пыльном феодосийском поезде, время от времени стряхивая с наволочки угольную гарь, засланные Портой сипахи-смертники в один день вырезали родню и домочадцев всех офицеров гвардейского полка, первым ворвавшегося в Истанбул. Сердце султана алкало отмщения неверным, дерзнувшим оспорить остатки наследия великого Махмеда Фатиха, разорившего узорную шкатулку Византии, поправшего пятой Бессарабию, Валахию, Крымское ханство и покорившего почти всю Анатолию. Из обречённых уцелели только те, кто волею случая в тот злополучный день отлучились из дома.

Укус ангела

Taken: , 1

Общая теория русского поля

…истинная правда похожа на её отсутствие.

Дао дэ цзин

Человек, поцеловавший Джан Третью в губы, назвался Никитой. У него были щёгольские усы с подкрученными кверху жалами и шитые золотом погоны на парадном фисташковом мундире, выдававшем принадлежность хозяина к отчаянной гвардии Воинов Блеска. Джан, как и все подростки, мнящие себя опытнее собственной невинности, была довольно вульгарна, но всё же мила и опрятна. Империя праздновала День Воссоединения, и Джан Третья впервые целовалась с посторонним. Позже молва, не ведая обычаев старого Китая, где детей простолюдинов, дабы избежать путаницы, называли порядковым числительным, возвела её в знатный род и пожаловала в предки Сунь-Цзы вместе с его трактатом о военном искусстве. В действительности отец Третьей был чёрной кости – он владел рыбной лавкой на окраине Хабаровска и славился тем, что, подбросив сазана, мог на лету вспороть ему брюхо и достать икру, не повредив ястыка.

Хунхузы, бежавшие некогда за Амур от карательных армий Поднебесной, обрели мир в северной державе, но за годы изгнания не забыли разбойную славу предков и заветы Чэн И, гласившие, что голод – беда малая, а попрание целомудрия – хуже смерти. Поэтому отец Джан Третьей, узнав, что его пятнадцатилетняя дочь ушла из дома к русскому офицеру, мастерски перерезал себе горло тесаком для разделки рыбы. Соседи говорили, будтоо он, уже мёртвый, с головой отсечённой до позвоночника, продолжал грызть землю и кусать камни, покуда рот его не забился мусором, и он больше не мог стиснуть челюсти.

Вскоре из Хабаровска гвардейского офицера перевели служить в Симферополь, где Джан Третья родила ему дочь – луноликую фею Ван Цзыдэн со стальными, как Ладога, глазами. В семье Некитаевых последние сто двенадцать лет родовыми женскими именами были Татьяна и Ольга, поэтому фею назвали Таней, что, безусловно, было приятно матери, так как имя созвучием напоминало ей о славной эпохе в истории застеленной лёссами отчизны. Родня Никиты предлагала Ульяне-Джан перебраться с дочерью в русский рай – имение Некитаевых под Порховом, где в погребе томились в неволе хрустящие рыжики и брусничное варенье, где липовая аллея выводила к озеру с кувшинками и стрекозами, где в лесу избывали свою тихую судьбу земляника и крепкий грибной народец, и где за полуденным чаем можно было услышать: «Что-то мёду не хочется…» – но та, уже знакомая с нравами шалеющих без войны гвардейцев, не пожелала своею волей уступить мужа чарующим массандровским винам и тугозадым симферопольским проституткам.

Война была в самом разгаре, когда Никита попал в севастопольский госпиталь с распоротым наискось животом: полк Некитаева первым вошёл в Царьград – там, в отчаянных уличных боях османы вспомнили о своих чудаковато вогнутых ятаганах, которыми некогда покорили полмира истреблённые Махмудом Вторым янычары. Не приходится сомневаться в тяжести его ран, однако Никита не был бы достоин своего фисташкового мундира, если бы при первом удобном случае не сбежал из пропахшего хлоркой госпиталя в душистую постель Джан Третьей. Вероятно, при этом он в душе огорчался, что ему не придётся лезть к ней по плющу на четвёртый этаж, так как в Симферополе семейные офицеры квартировали в двухэтажных домишках.

После освидетельствования героической смерти, тело Никиты было перевезено в имение под Порховом, где его с воинскими почестями предали земле на семейном кладбище, заросшем ландышем, славянским папирусом – берёзой и образцово пламенеющей рябиной. После похорон Джан Третья с дочерью вернулась в Симферополь – чтобы, уложив в чемоданы свой скорбный вдовий скарб, окончательно перебраться в поместье Некитаевых. Этими печальными хлопотами она невольно спасла себе жизнь. Пока она тряслась в унылом и пыльном феодосийском поезде, время от времени стряхивая с наволочки угольную гарь, засланные Портой сипахи-смертники в один день вырезали родню и домочадцев всех офицеров гвардейского полка, первым ворвавшегося в Истанбул. Сердце султана алкало отмщения неверным, дерзнувшим оспорить остатки наследия великого Махмеда Фатиха, разорившего узорную шкатулку Византии, поправшего пятой Бессарабию, Валахию, Крымское ханство и покорившего почти всю Анатолию. Из обречённых уцелели только те, кто волею случая в тот злополучный день отлучились из дома.

Через два месяца Турция по Ростовскому миру уступила притязаниям империи, изложенным в ультиматуме, потому что к тому времени потеряла уже втрое больше. Единственное, что удалось отыграть Великой Порте – это минареты Ая-Софии, которые были разобраны и вывезены в Анкару в обмен на военнопленных. Поздно встрепенувшаяся Англия была бессильна что-либо предпринять, и ей пришлось удовлетвориться щедрым даром победителя – племенным кобелём и двумя медалистками-суками редчайшей мериносовой породы. После заключения столь бесславного мира, султан в слепой ярости казнил всю Оттоманскую Порту, начиная с великого визиря и кончая драгоманами рейс-эфенди, причём, если осуждённый умирал на эшафоте меньше четырёх часов, то палач сам лишался головы.

Хунхузка Джан Третья – дочь рыботорговца и наследница дворянских владений Некитаевых – поселилась с луноликой Таней в обезлюдевшем имении. Оттуда, сутки спустя после родов, она перебралась в страну китайских духов: выносив дитя, зачатое от мёртвого, и тем до конца исполнив долг перед едва не оскудевшей фамилией, она вышла майским вечером к озеру, по глади которого молочными завитками стелился туман, и старой косой вскрыла себе ярёмную жилу. Вместе с кровью из настежь отворённой вены вырвалась и скользнула в воду серебряная уклейка. За день до того Джан Третья завещала повитухе наречь сына Иваном, так как не успела узнать, какие мужские имена считались родовыми в семье её мужа, а волшебное имя «Никита» делить на двоих не хотела. Трёхлетней Тане и младенцу Ивану, обликом больше удавшемуся в отца, до обретения ими известного разумения уездная дворянская опека, за отсутствием близкой родни, определила в опекуны предводителя.

Уездный предводитель был дородным господином с опрятным румянцем на полных щеках и пристрастием к рубашкам со стоячими воротничками – при всякой вылазке в столицы он покупал их дюжинами, как носовые платки. Кроме доходного сада с пасекой и шестнадцати десятин леса по соседству с имением Некитаевых, предводитель владел кирпичным заводом в предместии Порхова, имел молоденькую русоволосую жену и задумчивого сына Петрушу годов шести с половиною. Последний явился на свет едва ли не беззаконно, ибо повитуха пророчила девочку, так что загодя подобрали ей карамельное имя – Марфинька. Фамилия опекуна была слегка кошачья, отнюдь не по стати владельца – Легкоступов. Касательно душевных качеств, отличался дворянский предводитель добросердечием, рассудительностью и тягой к пассеизму. В семье его считали природным философом, ибо за вечерним чаем, глядя на экран телевизора, где чужедальний ковбой снимал у костра сапог и счастливо шевелил на ноге пальцами, Легкоступов говорил домашним: «Начнём с того, что Североамериканские Штаты неинтересны мне как собеседник – ведь им нечего вспомнить…» Или, листая альбом по живописи, внезапно замечал: «Великие британские художники придуманы британскими критиками, которые решили, что таковые должны быть». Имел предводитель и особый взгляд на универсум в целом: то, что явлено человеку в действительном мире сущего – это, грубо говоря, и есть ад. Отвечая основному условию преисподней – наличию времени, которое не позволяет реально остановить мгновение, каким бы оно ни было (остановленный ад – больше не ад, ведь хуже уже не станет), жизнь выводит человека на прогулку по палитре ужаса, даёт оценить нежнейшие обертона страданий, причём выдумывать ничего не приходится – существуй себе только. Место своего присутствия Легкоступов определял, как срединный мир, из которого есть лишь два выхода – забвение и спасение. С забвением, кажется, всё было ясно, а вот спасение… Ключ к пониманию спасения он видел в древнем речении, частенько украшавшем надгробия египетской знати: «Мёртвого имя назвать – всё равно что вернуть его к жизни». В подтверждение своей ереси Легкоступов приводил чуткую догадку Гоголя, поведшего Чичикова египетским путём, после чего плутовские купчие Павла Ивановича приобретали внятное сакральное значение. Иными словами, опуская нюансы, спасённый от забвения – это, собственно, и есть спасённый. В результате выходило, что спасение может быть праведным, невесть каким, вроде поминания в газете, и чудовищным, как у Саломеи и Нерона – преимущества никто не имеет. Однако Легкоступов не делал из своей теории жизнеполагающих выводов и в порховском свете всегда считался почтенным христианином.