Л троцкий история русской революции. История русской революции

Льва Троцкого можно назвать одной из самых противоречивых фигур истории XX века. Он был идеологом революции, создал Красную армию и Коминтерн, мечтал о мировой революции, но стал жертвой своих же идей.

«Демон революции»

Роль Троцкого в революции 1917 года была ключевой. Можно даже говорить о том, что без его участия она бы потерпела крах. По оценке американского историка Ричарда Пайпса, Троцкий фактически возглавлял большевиков в Петрограде во время отсутствия Владимира Ленина, когда тот скрывался в Финляндии.

Значение Троцкого для революции сложно переоценить. 12 октября 1917 года он в качестве председателя Петросовета сформировал Военно-революционный комитет. Иосиф Сталин, который в будущем станет главным врагом Троцкого, в 1918 году писал: «Вся работа по практической организации восстания проходила под непосредственным руководством председателя Петроградского Совета товарища Троцкого». При наступлении на Петроград войск генерала Петра Краснова в октябре (ноябре) 1917 года Троцкий лично организовывал оборону города.

Троцкого называли «демоном революции», но он же был и одним из её экономистом.

В Петроград Троцкий приехал из Нью-Йорка. В книге американского историка Энтони Саттона «Уолл-стрит и большевистская революция» про Троцкого написано, что он был тесно связан с воротилами Уолл-Стрит и в Россию отправился при щедрой финансовой поддержке тогдашнего американского президента Вудро Вильсона. Если верить Саттону, Вильсон лично выдал Троцкому паспорт и выделил «демону революции» 10 000 долларов (более 200 000 долларов в пересчете на нынешние деньги).

Эти сведения, однако, спорны. Сам Лев Давидович так прокомментировал в газете «Новая жизнь» слухи о долларах от банкиров:

«Относительно истории с 10 тыс. марок или долларов, то ни мое
правительство, ни я об этом ничего не знали до появления сведений о ней
уже здесь, в российских кругах и российском печати». Далее Троцкий писал:

«За два дня до моего отъезда из Нью-Йорка в Европу мои немецкие единомышленники устроили мне» прощальный митинг. На этом митинге состоялся сбор на русскую революцию. Сбор дал $310».

Однако другой историк, опять же американец, Сэм Ландерс, в 90-х годах нашел в архивах доказательства того, что деньги Троцкий все-таки в Россию привозил. В количестве 32000 долларов от шведского социалиста Карла Моора.

Создание Красной армии

Троцкому также принадлежит заслуга создания Красной армии. Он взял курс на строительство армии на традиционных принципах: единоначалие, восстановление смертной казни, мобилизации, восстановление знаков различия, единой формы одежды и даже военных парадов, первый из которых состоялся 1 мая 1918 года в Москве, на Ходынском поле.

Важным шагом в создании РККА стала борьба с «военным анархизмом» первых месяцев существования новой армии. Троцким были восстановлены расстрелы за дезертирство. К концу 1918 года власть войсковых комитетов была сведена на нет. Нарком Троцкий своим личным примером показывал красным командирам, как нужно восстанавливать дисциплину.

10 августа 1918 года он прибыл в Свияжск для участия в боях за Казань. Когда 2-й Петроградский полк самовольно бежал с поля боя, Троцкий применил в отношении дезертиров древнеримский ритуал децимации (казнь каждого десятого по жребию).

31 августа Троцкий лично расстрелял 20 человек из числа самовольно отступивших частей 5-й армии. С подачи Троцкого декретом от 29 июля все военнообязанное население страны в возрасте от 18 до 40 лет было взято на учёт, была установлена военно-конская повинность. Это позволило резко поднять численность вооружённых сил. В сентябре 1918 года в рядах Красной армии состояло уже около полумиллиона человек – в два с лишним раза больше, чем ещё 5 месяцев назад. К 1920 году численность РККА составляла уже более 5,5 миллионов человек.

Заградотряды

Когда речь заходит о заградотрядах, то обычно вспоминают Сталина и его знаменитый приказ за номером 227 «Ни шагу назад», однако и в создании заградительных отрядов Лев Троцкий опередил своего противника. Именно он был первым идеологом карательных заградительных отрядов Красной армии. В своих воспоминаниях «Вокруг Октября» он писал о том, что он сам обосновывал Ленину необходимость создания заградотрядов:

«Чтобы преодолеть эту гибельную неустойчивость, нам необходимы крепкие заградительные отряды из коммунистов и вообще боевиков. Надо заставить сражаться. Если ждать, пока мужик расчухается, пожалуй, поздно будет».

Троцкий вообще отличался резкостью в суждениях: «До тех пор, пока, гордые своей техникой, злые бесхвостые обезьяны, именуемые людьми, будут строить армии и воевать, командование будет ставить солдат между возможной смертью впереди и неизбежной смертью позади».

Сверхиндустриализация

Лев Троцкий был автором концепции сверхиндустриализации. Индустриализацию молодого советского государства можно было проводить двумя путями. Первый путь, который поддерживал Николай Бухарин, предполагал развитие частного предпринимательства за счет привлечения иностранных займов.

Троцкий же настаивал на своей концепции сверхиндустриализации, заключавшейся в росте при помощи внутренних ресурсов, используя для развития тяжелой промышленности средства сельского хозяйства и легкой промышленности.

Темпы индустриализации были форсированными. На все отводилось от 5 до 10 лет. При таком раскладе «оплатить» издержки бурного промышленного роста должно было крестьянство. Если директивы, составленные в 1927 году к первой пятилетке, ориентировались на «бухаринский подход», то уже к началу 1928 года Сталин принял решение пересмотреть их и дал добро на форсированную индустриализацию. Чтобы догнать развитые страны Запада требовалось за 10 лет «пробежать расстояние в 50 – 100 лет». Этой задаче были подчинены первая (1928-1932) и вторая (1933- 1937) пятилетки. То есть Сталин пошел по пути, предложенному Троцким.

Красная пятиконечная звезда

Льва Троцкого можно назвать одним из самых влиятельных «артдиректоров» Советской России. Именно благодаря ему символом СССР стала пятиконечная звезда. При официальном утверждении её приказом Наркомвоена Республики Львом Троцким № 321 от 7 мая 1918 года пятиконечная звезда получила наименование «марсова звезда с плугом и молотом». В приказе также значилось, что этот знак «есть принадлежность лиц, состоящих на службе в войсках Красной Армии».

Серьёзно увлекавшийся эзотерикой, Троцкий знал, что пятиконечная пентаграмма обладает очень мощным энергетическим потенциалом и является одним из самых сильных символов.

Символом советской России могла стать и свастика, культ которой был очень силен в России начала XX века. Она была изображена на «керенках», свастики рисовала на стене Ипатьевского дома императрица Александра Фёдоровна перед расстрелом, однако единоличным решением Троцкого большевики остановились на пятиконечной звезде. История XX века показала, что «звезда» сильнее «свастики». Позже звёзды засияли и над Кремлем, сменив двуглавых орлов.

Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Лев Давидович Троцкий
История русской революции
Том 1. Февральская революция

Н. А. Васецкий. Пророк, который ошибся на полвека

Уходит в прошлое XXстолетие, в корне изменившее лицо цивилизации, менталитет жителей планеты, впервые остро поставившее вопрос о выживании человечества.

В процессе неизбежного в переходное время переосмысления накопленного опыта встает вопрос и о нашем отношении к Октябрьской революции. Старшее поколение свыклось с мыслью, что это главное событие XX века, закономерный итог развития российского общества. Действительно, Октябрь сделал то, что не смогла сделать ни одна из предшествующих революций; он пробудил гигантскую созидательную энергию миллионов униженных, эксплуатируемых, осознавших, что именно их труд, талант и терпение составляют основу мировой цивилизации. Благодаря этой революции в общепланетарном масштабе удалось преодолеть самое страшное проклятие эксплуататорского общества – отчуждение рядового труженика от политики, передовой культуры, достойной, обеспеченной жизни.

Но революция имела и побочное, разрушительное значение. Она расколола мир на две противоположные общественно-экономические системы, до предела обострила социальные антагонизмы во всех частях Земли.

Противники Октября и сейчас пытаются перечеркнуть его главное, созидательное содержание, ошельмовать опыт строительства нового общества, рожденного Октябрьской революцией. Без малого три четверти века просуществовало оно. С учетом исторического пути человечества это ничтожно маленький отрезок времени: полдня в жизни индивида. Но сделанное за три четверти века навсегда останется в памяти народов. Их судьбы неотделимы от истории Великого Октября.

Автор настоящей книги принадлежал к числу убежденных защитников Октябрьской революции, участие в которой считал важнейшим делом своей жизни. Он защищает революцию от ее явных и скрытых врагов, в том числе от тех, кто в послереволюционной России попытался столкнуть страну с избранного ею в 1917 году пути. Многие советские историки в свое время клеймили Троцкого за его критику в адрес Сталина и других руководителей ВКП(б), пришедших к власти после смерти Ленина. Но сейчас видно, что эта критика во многом была справедлива, ведь именно Сталин и его окружение заложили основу грядущего перерождения руководства правящей партии.

Троцкий с юных лет связал свою жизнь с революцией. На нее он смотрел как на дело миллионов людей, высшее проявление их социальной активности и самодеятельности. Он видел, как после Ленина обращаются с завоеваниями Октября в России, но никогда не призывал к отказу от них, к изменению политической системы, созданной в огне революции. До конца жизни он оставался сторонником Советской власти, идей пролетарского интернационализма, преклонялся перед именами Маркса, Энгельса, высоко ценил другие авторитеты марксизма и особенно Ленина после его смерти.

Мало кто из критиков Троцкого ставил под сомнение его революционную убежденность, веру в торжество идей социальной справедливости, признание им реальных успехов Советского Союза. Вместе с тем в этой литературе проанализированы политические установки и действия Троцкого, объективно способствовавшие дискредитации, ослаблению СССР, всего международного коммунистического движения. Разумеется, не во всем бесспорен и предлагаемый читателю труд. Его ценность в том, что написан он активным участником освещаемых событий, знающим их не только по документам. В этом смысле впервые выпускаемая в России книга займет заметное место в отечественной литературе об Октябре.

Но ценность книги велика еще и потому, что писал ее не только мемуарист и публицист (как, например, Д. Рид, А. Шляпников, Н. Суханов, А. Деникин и др.), но и исследователь, стремившийся дать научно объективную, как ему представлялось, картину величайшего события XX века на основе марксистской методологии. Он первым из видных участников революции создал (продиктовал в перерывах между переговорами в Брест-Литовске) исторический очерк об Октябрьской революции, и он же фактически завершил осмысление ее уроков, предпринятое активными участниками революционных событий 1917 года. Почти все они к этому времени либо повторяли официальные исторические концепции, либо молчали по разным причинам. Троцкий успел сказать, что хотел сказать. И ни один историк Октября уже не может писать его историю, не обращаясь к труду Троцкого.

Разумеется, выпускаемая книга не свободна от передержек, умолчаний, сделанных в угоду политической конъюнктуре: Троцкий ненавидел Сталина, не скрывал этой ненависти и больше всех, пожалуй, мечтал о низложении и дискредитации вождя ВКП(б). Однако на фоне того, что наговорено в мире после Троцкого по поводу Октябрьской революции, ее руководителей, книга может считаться вполне объективной. Но отголоски давних политических споров все же ощущаются в ней. Современный читатель может и не заметить их. Поэтому позволим себе проанализировать саму историческую концепцию, положенную Троцким в основу своей работы.

По темпераменту Троцкий человек революционного действия. Революция для него – не только предмет изучения, но прежде всего арена политической борьбы. Он не может простить Сталину, что по его указке советские историки лишили картину Октябрьской революции многих дорогих Троцкому черт революционного радикализма. Для него благо любая революция, даже неподготовленная, несозревшая и потому обреченная на поражение. И размах, и темпы революции должны определяться не возможностями совершающих ее социальных сил, а умонастроением авангарда, его готовностью к решительным действиям, а в крайнем случае и к гибели. Упреки в отсутствии решительности, смелости у руководителей революции – лейтмотив яркого изложения событий прошлого, сделанного Троцким. Ставка на решительные действия, граничащие с экстремизмом, на забегание вперед была и остается характерной чертой троцкистского революционного романтизма. Некоторые называли его «демоном революции». Но правильнее бы признать Троцкого пророком революционного насилия, революционного разрушения. Если для Ленина знаменитая строчка А. Коца «Весь мир насилья мы разрушим» – всего лишь поэтическая метафора, то Троцкий считал необходимым разрушить все: и дооктябрьский строй, и дооктябрьскую культуру, и дооктябрьскую экономику, и в конечном счете саму историческую Россию.

Нельзя сказать, что он не любил Россию, но она рисовалась ему только такой, какой он ее видел. И почему она и партия предпочли ему, европейски образованному политику, «самую выдающуюся посредственность», т. е. Сталина, он так и не понял.

Субъективистский подход автора к оценке явлений реальной жизни, к сожалению, присутствует в ряде случаев и в настоящей книге. Он одним из первых увидел близость социалистической перспективы для России 1917 года. Но если Ленин исходил при этом из оценки состояния классовых сил в стране, из анализа места ее в системе международных отношений, то Троцкого к такому выводу подтолкнула «оригинальная», по выражению Ленина, теория «перманентной революции». Следуя этой теории, автор книги и трактует события 1917 года. Апрельский кризис для Ленина – важный этап борьбы за привлечение масс на сторону революционного авангарда. Для Троцкого же – это упущенная возможность захвата власти рабочими и крестьянами. То же, по его мнению, повторилось и в июне, и в июле. И лишь в октябре Ленин при поддержке Троцкого сломил сопротивление «штрейкбрехеров» и будто бы заставил партию «сделать» революцию. Таким же образом, путем подталкивания извне и изнутри, должна была свершиться, по мысли Троцкого, и всемирная революция.

Сейчас, благодаря трудам Л.Н. Гумилева, в научный обиход вошло понятие «пассионарность». Каждая нация в своем развитии проходит через последовательные циклы подъема, упадка, нового возрождения. Вершина – это состояние пассионарности (от французского слова «страсть»), т. е. максимального раскрытия творческих сил народа. Для России этими высшими точками примерно столетних циклов были Куликовская битва, освобождение от ордынского ига, конец Смутного времени, Петровские реформы, война 1812 года и, наконец, Октябрьская революция, а вслед за ней Великая Отечественная война. Не станет ли пассионарным состояние России и в начале следующего века?

Российская пассионарность времен трех революций породила плеяду неординарных личностей, имена которых навсегда останутся в истории. Среди них и Троцкий – страстный поборник вселенского социального переустройства.

Еще недавно любой начинающий историк в СССР усваивал точку зрения, что этот деятель – непримиримый враг ленинизма, фактический союзник мирового империализма, фальсификатор истории КПСС. Причем о произведениях Троцкого, скрытых в спецхранах, судили, как правило, по контрпропагандистской литературе, издававшейся для разоблачения всех, чьи взгляды не укладывались в каноны официальной историографии. Сегодня, когда можно выпускать любые издания, книжный рынок по-прежнему испытывает недостаток фундаментальной литературы, в том числе и по октябрьской тематике. Нет на книжных прилавках и этого произведения Троцкого. Поэтому первое российское издание самого крупного труда Троцкого – событие, которое, несомненно, будет отмечено читающей публикой, особенно в год 80-летия Февральской и Октябрьской революций.

Теперь много расхожих, как правило поверхностных, суждений об этих исторических событиях, и прежде всего об Октябрьской революции, которая сначала проклиналась буржуазным миром, затем была признана явлением закономерным, хотя и в рамках одной России, а ныне снова преподносится в качестве отправной точки ее падения в конце XX века.

Однако, как ни переигрывай прошлое на современный лад, оно не станет ни «умнее», ни «глупее», а стало быть, понятнее. В отличие от настоящего и будущего прошлое уже состоялось. Историю его, конечно, можно в очередной раз переписать, не считаясь ни с чем. Но это будет не история, а ее политизированный в угоду новым веяниям суррогат. И не больше.

А ведь революция при всей идейно-политической борьбе вокруг нее вчера и сегодня была и останется неотъемлемой частью нашей истории, от которой нельзя отмахнуться, иначе не понять и самой истории.

Разумеется, с высоты современного научного знания многие положения работы Троцкого выглядят заведомо спорными. Но не может быть полноценной историографии без возвращения в нее забытых и полузабытых идей, принятых или отвергнутых, истинных или ложных, если они имели сторонников, если их обсуждали, если о них спорили.

Несомненно, что «История русской революции» содержит такие идеи. Многие из них оказались в центре внутрипартийной борьбы 20 – 30-х годов. Троцкий, потерпевший в ней поражение, хотел как бы вернуть прошлое назад, переиграть или доиграть то, что было уже сделано (или не сделано) в соответствующий период времени.

Острая душевная боль (мог, но не сделал!) не давала покоя Троцкому при работе над «Историей…», будоражила его воображение. Поэтому и возникает вопрос: насколько достоверно то, что написано Троцким? Известный на Западе автор трехтомной биографии Троцкого И. Дойчер считал, что в «Истории… «тот сознательно принизил свою роль в революции и выпятил в ней роль Ленина. По мнению Дойчера, Троцкий выглядел явно значительнее на страницах «Правды», в антибольшевистских газетах и в отчетах Совета рабочих и солдатских депутатов, самой РСДРП(б), чем на страницах написанной им книги.1
Дойчер И. Троцкий в изгнании. М., 1991. С. 304.

С этим вряд ли можно согласиться. Троцкий пишет о Ленине так, как уже принято было в создававшейся при участии самого же Троцкого октябрьской лениниане. Но при этом он использует ленинский материал для обоснования тождественности своей позиции с ленинской в 1917 году.

Достаточно минимального знакомства с написанным Троцким о Ленине до «Истории…», чтобы прийти к однозначному выводу: работая над октябрьской темой, Троцкий попытался скорректировать свои дооктябрьские оценки и выводы, если так можно выразиться – максимально «ленинизировать» их. Это делалось для того, чтобы «укрыться» в тени Ленина, приблизить ленинизм к троцкизму и вывести последний из-под огня критики.

Подобный прием, впервые использованный Троцким в начале 20-х годов, был замечен в ходе литературной дискуссии по его «Урокам Октября». В этой брошюре, а также в работах «О Ленине», «Новый курс» (1924) у Троцкого можно найти сколько угодно свидетельств того, как, произнося дифирамбы Ленину, он, по существу, так интерпретировал ленинские взгляды и действия, что Ленин начинал напоминать совсем другого человека… самого Троцкого. Например, в «Новом курсе», мельком упомянув о способности Ленина (действительно выдающейся) к теоретическим обобщениям политики крутых поворотов – любимое Троцким словоупотребление, – он дал следующее определение: «Ленинизм, как система революционного действия, предполагает воспитанное размышлением и опытом революционное чутье, которое в области общественной то же самое, что мышечное ощущение в физическом труде».2
Троцкий Л.Д. К истории русской революции. М., 1990. С. 191.

В «Уроках Октября» Троцкий хотя и не употребил слово «чутье», но ясно дал понять, что в 1917 году именно благодаря этому чутью Ленин сумел перейти на позиции теории «перманентной революции», сделав единственно «верный» в тех чрезвычайно запутанных обстоятельствах шаг.

Разумеется, Ленин в 1917 году прислушивался к мнению Троцкого (как и других соратников), считался с ним. Но в принципиальных вопросах он был несгибаем, твердо и порой очень жестко отстаивал свою позицию, основанную на блестящем владении марксистским методом. Ленин был из породы политических «волкодавов». И в реальной ситуации 1917 года не Ленин учился у Троцкого, а Троцкий у него (правда, не всегда успешно). Без этого не было бы и того альянса, который в канун Октября сложился между двумя политиками, еще недавно с большим недоверием, а то и с неприязнью относившихся друг к другу.

Возражая Дойчеру, следовало бы отметить, что Троцкий использовал свои исторические труды не для того, чтобы умалить собственную роль, а, наоборот, чтобы ее выпятить, а то и преувеличить. Особенно это относится к периоду непосредственной подготовки восстания. В этом отношении он – прямая противоположность Ленину. У Владимира Ильича нет ни одной передержки в оценке своей роли в революции: везде на первом плане партия, ее ЦК, актив, массы. У Троцкого же наоборот: массы – это фон, партия – инструмент. Более того, актив часто ошибается, ЦК мешает, Ленин изолирован. И все-таки революция побеждает. Догадливый читатель должен был понять почему, а для недогадливого по всей книге разбросаны ремарки: Троцкий призвал, Троцкий предугадал, Троцкий опередил и пространные мемуарно-биографические свидетельства: где находился, с кем беседовал, какую должность занимал.

И еще одно предварительное соображение. За первые три года третьей эмиграции Троцким было написано два тома «Моей жизни», «Перманентная революция», три книги «Истории русской революции», выпушен десяток номеров «Бюллетеня оппозиции» каждый объемом в 6–8 печатных листов, 90–95 процентов которых заполнялись текстами самого Троцкого. Безусловно, многие темы и сюжеты в названных печатных изданиях перекликались, повторялись. Но все равно это громадный труд. Насколько по силам он одному человеку? Тем более что написанное им в это время в несколько раз превысило по объему все, что вышло из-под его пера за десять лет второй эмиграции. А ведь тогда Троцкий был куда моложе, практически не испытывал приступов эпилепсии, замучивших его в 30-е годы.

Допустим, что в этот период у Троцкого было больше литературного опыта и необходимое для творчества время. Над «Историей…» он работал, находясь на уединенной вилле, купленной за бесценок у одного из обедневших турецких пашей, в глухой деревушке Бийюк Ада на острове Принкипо, расположенном в полутора часах плавания по Мраморному морю от Константинополя. Здесь не было ни кинотеатров, ни других общественных заведений, способных занять время столь жадного на внешние впечатления Троцкого. Даже машинам было запрещено ездить по деревне. Но все же ответ, по всей вероятности, следует искать не в этом, а в окружении автора. Он среди советских руководителей оказался первым, кто стал использовать для подготовки речей и литературных произведений широкий штат сотрудников своего аппарата, а затем и добровольных помощников в лице молодых троцкистов из разных стран мира, которые впоследствии составили костяк троцкистского движения. Без их помощи, а зачастую и фактического соавторства Троцкому не удалось бы в послеоктябрьский период создать и десятой части им написанного.

Собственно, он и сам не скрывал участия многих людей в создании своих произведений, выражая в предисловиях к ним благодарность Н. Ленцнеру, М. Глазману, Я. Блюмкину, Н. Сермуксу и многим другим помощникам. Причем отнюдь не только за редакторскую или техническую работу. От них исходило немало идей, которые затем детально разрабатывались либо ими самими, либо, как правило, уже безымянным «вторым рядом» окружения Троцкого, материализовались в десятках докладов, статей, брошюр, книг, выходивших под его именем.

Уверен, что, когда в 1938 году Троцкий написал некролог по поводу смерти своего старшего сына Льва Седова, человека одаренного, образованного и работоспособного, он не просто воздал должное памяти родного человека, одного из лучших соратников по третьей эмиграции. Тут нечто гораздо большее. Недаром Троцкий писал, что без поставлявшихся ему сыном материалов, архивных и библиотечных изысканий, «невозможна была бы ни одна из написанных мною за последние десять лет работ, в частности «История русской революции»… Почти на всех моих книгах начиная с 1929 года надо было бы, по справедливости, рядом с моим именем написать и имя сына».3
Бюллетень оппозиции. 1938. Март. № 64 С. 4.

По сути дела, Троцкий сумел организовать целый научный институт по производству своих новых произведений и переизданию уже публиковавшихся. Не случайно, скажем, когда с 1933 года он оказался во Франции, а затем в Норвегии и Мексике, лишенный помощи соратников, особенно из России, его творческий потенциал значительно уменьшился. Но, разумеется, главное в его трудах – это то, что выношено, продумано, сформулировано самим автором. И в этом смысле «История…» – личное и несомненно лучшее произведение Троцкого по исторической тематике.

Особого разбора заслуживает сумма идей, сформулированных в «Истории…». В первую очередь это касается теории «перманентной революции». Сегодня этот, казалось бы, ясный вопрос приобрел неожиданно запутанный характер. Ряд исследователей, в том числе такие крупные, как В. И. Старцев, В. В. Шелохаев и другие, прямо или косвенно занялись пересмотром устоявшейся в исторической литературе точки зрения о различии ленинской и троцкистской концепции революции. При этом они заимствуют аргументы из сохранившегося в архиве второго экземпляра (неподписанного) машинописного текста статьи Троцкого «Перманентная революция и линия Ленина».

Этот экземпляр был направлен Троцким в октябре 1928 года из Алма-Аты К. Радеку, находившемуся в ссылке на Урале. На полях текста имеются многочисленные и, как правило, неодобрительные пометки Радека. Спор между ними возник не случайно. Под воздействием событий вчерашние союзники Троцкого по объединенной «левой» оппозиции в массовом порядке начали писать покаянные письма. Некоторые из них предприняли попытку пересмотреть саму основу оппозиционного движения – теорию «перманентной революции». Е. Преображенский прямо заявил: «Мы, старые большевики в оппозиции, должны отмежеваться от Троцкого по вопросу о перманентной революции».4
Цит. по: Deutsher J. Trotsky. Le Prophete ctesarme. Paris, 1965. Vol. 2. P. 568.

Преображенского поддержал Радек. По мнению обоих китайская революция 1926–1927 годов хотя и потерпела поражение, но подтвердила справедливость ленинской теории «стадий революции»: развития ее от буржуазно-демократической к социалистической, а не троцкистской теории «перманентной революции» с установкой на немедленное установление в Китае диктатуры пролетариата. Троцкий вынужден был втянуться в полемику с бывшими единомышленниками.

Как это могло отразиться на умонастроении оппозиционеров? На карту было поставлено главное, чем «левая» оппозиция неизменно гордилась, – наиболее целостная, как им казалось, революционная идеология, следовательно, сама будущность оппозиционного движения. Но Троцкий понимал, что если оттолкнуть таких, как Преображенский и Радек, то с кем же тогда он останется?

Поэтому Троцкий избирает единственно оправданную в сложившихся обстоятельствах форму полемики. Он не критикует прямо ни одного из оппонентов, а стремится просто разъяенить собственную позицию. Причем сопоставляя ее с ленинской теорией перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую.

Один из главных аргументов Троцкого состоял в том, что недоразумение между ним и Лениным по поводу теории «перманентной революции» возникло единственно из-за того, что Ленин просто «забыл прочесть» его брошюру «Итоги и перспективы» (1905), где излагались исходные позиции троцкистской теории. Но если даже это и так, Ленин хорошо знал десятки других публикаций своего оппонента, так или иначе обосновывавших главное в троцкизме – теорию «перманентной революции».

Троцкий также выдвинул тезис о том, что его расхождения с Лениным по вопросам теории революции закончились к весне 1917 года. В приложении к первому тому «Истории…» Троцкий утверждает, что, находясь весной 1917 года в Нью-Йорке, в «американских статьях» обосновал «тот же взгляд на развитие революции, который нашел свое отражение в тезисах Ленина 4 апреля».5
См. наст. изд. Т. 1.С. 452.

Американские статьи Троцкого – «Революция в России», «Два лица (Внутренние силы русской революции)», «Нарастающий конфликт», «Война или мир?», «От кого и как защитить революцию?», «Кто изменники?» – были опубликованы с 16 по 22 марта в нью-йоркской газете «Новый мир». Позднее они были воспроизведены им в книге «Война и революция». Сюда можно отнести и его статью «1905–1917 (Ближайшие задачи нынешней революции)», появившуюся в апреле 1917 года в журнале «Цукунфт», издававшемся левыми кругами еврейского рабочего движения в том же Нью-Йорке.

По поводу этих статей в послесловии к «Урокам Октября» Троцкий писал: «Первый этап революции и ее перспектива освещены в статьях, написанных в Америке. Думаю, что во всем существенном они вполне согласуются с тем анализом революции, который дан Лениным в его «Письмах из далека».6
Троцкий Л. Сочинения. Т. 3, ч. 1. С. LXV.

К сожалению, ни в «Уроках Октября», ни в «Истории…» Троцкий не конкретизировал, что с чем у него и Ленина вполне согласуется. Это сделал Ленцнер – редактор собрания сочинений Троцкого.

В примечаниях к первой части 3-го тома собрания сочинений Троцкого, увидевшего свет в 1924 году, Ленцнер писал: «Письма из далека», как и настоящие статьи (т. е. статьи Троцкого в «Новом мире». – Н. В.), видят в создании Временного Правительства лишь первый этап революции. Исходя из предпосылки о наличии трех политических сил: царской реакции, буржуазно-помещичьих элементов и Советов Рабочих и Солдатских Депутатов, «Письма» также рисуют перспективу грядущей гражданской войны, в результате которой власть перейдет к Правительству Советов. В «Письмах из далека» еще не ясно, а в тезисах т. Ленина «О задачах пролетариата в данной революции» более четко ставится вопрос уже не о парламентской республике и даже не о революционно-демократической диктатуре, а о Советской Республике, т. е. диктатуре пролетариата, вопрос о социалистической революции: «Кто говорит теперь только о «революционно-демократической диктатуре пролетариата и крестьянства», тот отстал от жизни, тот в силу этого перешел на деле к мелкой буржуазии против пролетарской классовой борьбы, того надо сдать в архив «большевистских» дореволюционных редкостей (можно назвать: архив «старых большевиков») (Собрание сочинений В. Ленина, том XIV часть I, стр. 29)».7
См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 31 С. 134.

Ленцнер вслед за Троцким считал, что ответы Ленина и Троцкого на коренные вопросы революции были идентичными. «Статьи Л.Д. Троцкого, написанные в Америке, почти целиком предвосхитили политическую тактику революционной социал-демократии, – писал он в своих примечаниях. Основные выводы этих статей почти до деталей совпадают с теми политическими перспективами, которые были развиты Лениным в знаменитых «Письмах из далека».

Конечно, определенные основания для такого заявления у Ленцнера были. Действительно, и Ленин, и Троцкий считали, что Временное правительство не способно решить ни один из ключевых вопросов текущего момента: дать стране мир, трудящимся – хлеб, крестьянам – землю, народам и нациям окраин – право на самоопределение. Поэтому оба считали необходимым отказаться от поддержки Временного правительства.

И Ленин, и Троцкий добивались того, чтобы Совет рабочих и солдатских депутатов, будучи органом народовластия, взял в свои руки всю полноту государственной власти или, точнее, вернул то, что он добровольно, под влиянием меньшевиков и эсеров, отдал буржуазии.

И Ленин, и Троцкий видели в крестьянстве надежного союзника пролетариата. Оба предлагали в качестве ключевого требования конфискацию помещичьих земель и их передачу крестьянству. «Если они землю возьмут, – говорил Ленин о крестьянах, – будьте уверены, что они вам ее не отдадут, нас не спросят».8
См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 31 С. 110.

Троцкий был того же мнения: «Если революция передаст русским крестьянам землю, принадлежащую царю и помещикам, то крестьяне будут всеми силами защищать свою собственность против монархической контрреволюции».9
Троцкий Л. Сочинения. Т, 3, ч. 1. С. 28.

Но, видя в крестьянстве союзника революционного пролетариата, он по-прежнему крайне скептически относился к перспективам такого союза, был склонен рассматривать его как сугубо временную меру, рожденную ожиданием социалистических революций в промышленно развитых странах. Поэтому он считал, что пролетариат не должен делать никаких уступок крестьянству. «Было бы преступлением, – писал он, – разрешить эту задачу (привлечения на сторону пролетариата крестьянских масс. – Н.В.) путем приспособления нашей политики к национально-патриотической ограниченности деревни…»10
Троцкий Л.

Наконец, и Ленин, и Троцкий исходили из того, что революция в России даст толчок революции в Европе, поэтому они призывали крепить союз с пролетариатом других стран. «Если не решит революцию русский крестьянин, – писал Ленин, – ее решит немецкий рабочий».11
Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 31. С. 110.

Еще более жестко детерминированной эту связь трактовал Троцкий, фактически ставя успех русской революции в прямую зависимость от ее поддержки пролетариатом других государств. «…Русский рабочий совершил бы самоубийство, оплачивая свою связь с крестьянином ценою разрыва своей связи с европейским пролетариатом».12
Троцкий Л. Сочинения. Т. 3, ч. 1. С. 18.

Бросается, однако, в глаза при сравнении этих подходов, что пути и методы реализации стоящих перед страной задач, сроки и очередность их воплощения в жизнь, наконец, те конкретные социальные и политические силы, которые были способны осуществить задуманное, Ленин и Троцкий представляли себе по-разному.

Ленин исходил из своеобразия текущего момента, заключавшегося в перерастании буржуазно-демократической революции в социалистическую, переходе от первого этапа революции ко второму, и потому его подход отличался реализмом, стремлением обеспечить максимум осуществимого в данных условиях при данной расстановке классовых сил. «Своеобразие текущего момента в России состоит в переходе от первого этапа революции, давшего власть буржуазии в силу недостаточной сознательности и организованности пролетариата, – писал Ленин, – ко второму ее этапу, который должен дать власть в руки пролетариата и беднейших слоев крестьянства».13
Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 31. С. 114.

Троцкий же руководствовался схемой непрерывности, без-этапности революции. Он сравнивал Февральскую революцию с французской конца XVIII века. Во Франции главной движущей силой оказалась, по его мнению, мелкая буржуазия города, державшая под влиянием крестьянские массы. В России городская мелкая буржуазия играла незначительную роль, так как ее экономические позиции в обществе были крайне слабы. Русский капитализм, считал Троцкий, с самого начала приобрел высокую степень концентрации и централизации, и особенно это верно в отношении военной промышленности, принадлежавшей государству. Русский пролетариат противостоял русской буржуазии как класс классу еще на пороге первой русской революции в 1905 году. Отсюда им делался вывод, что начавшаяся в России революция по своему характеру должна быть сразу же революцией пролетарской, без всяких переходных форм и промежуточных ступеней.

Эту точку зрения Троцкий отстаивал фактически до конца жизни. Даже в «Истории русской революции», которая писалась им при значительной коррекции своих взглядов с учетом ленинских трудов, он, удивляясь, почему Петроградский Совет в лице Чхеидзе, Церетели и прочих соглашателей добровольно передал власть Временному правительству, характеризовал этот факт как парадокс Февраля. Парадокс действительно имел место. Но не в том смысле, в каком его понимал Троцкий: мол, не отдай Совет власть буржуазии, и была бы не буржуазная, а пролетарская революция. Эта добровольная сдача позиций Советом говорила о парадоксе другого толка – о глубокой пропасти между доктриной меньшевизма, смысл которой сводился к догматическому, одноцветному толкованию революционного процесса (раз революция буржуазная, значит, и руководить ею должна буржуазия), и реальностью, свидетельствовавшей о консерватизме российской буржуазии и выходе пролетариата на роль гегемона уже на буржуазно-демократическом этапе революции.

Правда, в упомянутой выше статье, ставшей предметом его полемики с Радеком, он писал: «Перманентная революция отнюдь не означала для меня в политической деятельности перепрыгивания через демократический этап революции, как и через более частные ее ступени… Задачи очередных этапов революции я формулировал однородно с Лениным…»14
РЦХИДНИ. Ф. 325. Оп.1. Д. 368. Л 4.

Но буквально через два года в книге «Перманентная революция» утверждал иное: «Между керенщиной и большевистской властью, между Гоминьданом и диктатурой пролетариата нет и не может быть ничего промежуточного, то есть никакой демократической диктатуры рабочих и крестьян».15
Троцкий Л. Д. К истории русской революции. М., 199 °C 285.

Годом раньше, в одном из первых программных документов «интернационалистской левой» оппозиции, «Борьба большевиков-ленинцев (оппозиции) в СССР. Против капитулянтства», Троцкий настаивал на том же: «Между режимом Керенского и Чан-Кайши, с одной стороны, и диктатурой пролетариата – с другой, нет и не может быть никакого среднего, промежуточного революционного режима, а кто выдвигает его голую формулу, тот постыдно обманывает рабочих Востока, подготовляя новые катастрофы».16
Бюллетень оппозиции. 1929. Сентябрь. № 3 4 С. 9.

"История русской революции" Троцкого - фундаментальный труд одного из основателей большевистского движения, который впервые был опубликован в 1930 году. В нем исследуется связь между Февральской и Октябрьской революцией. Все исследователи отмечают, что книга является политически окрашенной и имеет ярко выраженную антисталинистскую направленность. В России впервые издана только в 1997 году.

Работа над книгой

Над "Историей русской революции" Троцкий начал работать еще во время своей первой высылки в Стамбул. Он был выслан из СССР в 1929 году, еще через три года его официально лишили советского гражданства.

За границей ему пришлось скитаться по свету. Троцкий жил во Франции, затем в Норвегии. Скандинавская страна опасалась ухудшения отношений с СССР, поэтому всеми способами стремилась избавиться от нежелательного политического иммигранта. В Норвегии его заключили под домашний арест и грозили выдачей Советскому Союзу, фактически вынуждая уехать. В итоге в 1936 году он перебрался в Мексику. Там он жил у известной художницы и

Большую помощь в написании "Истории русской революции" Троцкому оказывали его секретари и помощники. Сам автор признавался, что без библиотечных и архивных изысканий, которые ему поставлял сын Лев Седов, он не написал бы ни одну из своих книг, а особенно "Историю русской революции". Троцкий опубликовал книгу в виде серии статей в американских журналах. В общей сложности получил за это 45 тысяч долларов.

Судьба книги

1 том "Истории русской революции" Троцкого посвящен эпизодам отечественной политической истории. В первую очередь Февральской революции. Во 2 томе "Истории русской революции" Троцкий рассказывает об Октябрьской революции.

Сам автор в предисловии к изданию отмечал, что ключевой вывод, который предстоит сделать из этого произведения, заключается в том, что революция 1905 года была лишь оболочкой, в которой скрывалось истинное ядро Октябрьской революции.

В настоящее время рукопись этой книги хранится в Америке, в Гуверовском институте. Она остается главным раритетом всего архива известного большевика.

В Советском Союзе "История русской революции" Льва Давидовича Троцкого, естественно, не издавалась. Российскому читателю она стала доступна только в 1997 году, когда отмечалось 80-летие революции в Петрограде.

Известный историк Юрий Емельянов так обосновывал запреты на чтение трудов Троцкого. Советское руководство якобы считало, что если вы читаете Троцкого, то заражаетесь его идеями и сами становитесь троцкистом. Такого действующая власть допустить не могла.

Критика "Истории русской революции"

Многие исследователи неоднозначно отнеслись к этой работе Троцкого. Например, экс-министр иностранных дел ознакомившись с этим двухтомным трудом, был сильно удивлен. Он отмечал, что сходится в этой книге с Троцким в общей оценке событий Февральской революции, а также в той роли, которую в этом сыграл умеренно-социалистический центр.

При этом он считал, что конфликт между Сталиным и Троцким в основном связан с завистью генералиссимуса к уму своего бывшего соратника по партии.

Еще один авторитетный исследователь, Солтан Дзасаров, называл эту книгу Троцкого, равно как и труд "Преданная революция", работой, заслуживающей особого внимания. По его мнению, это масштабное эпическое полотно, описывающее одно из величайших событий в мировой истории.

Особенности исследований Троцкого

Когда в 90-х появилось русское издание, оно было сопровождено предисловием профессора Николая Васецкого. В нем ученый отмечает, что основная ценность книги заключается в том, что она написана активным и непосредственным участником революционных событий, который знает все не по документам, а на своем личном опыте.

К тому же Васецкий отмечает, что автор сделал попытку стать в этой книге не просто публицистом и мемуаристом, но и глубоким исследователем, попытался дать объективную картину одного из величайших событий всего XX столетия. При этом в предисловии отмечалось, что в книге хватает передержек, а также замалчиваний отдельных исторических событий в пользу политической конъюнктуры.

На страницах "Истории русской революции" хорошо видно, как Троцкий ненавидит Сталина, не скрывая этого отношения к лидеру СССР. В то время он едва ли не больше всех мечтал о низвержении советского вождя.

Поэтому исследователям с большим сожалением приходится констатировать, что работа получилась слишком субъективной, многое, о чем пишет Троцкий, является полуправдой.

Сильное влияние оказывает теория Это теория, согласно которой развиваются революционные процессы в слаборазвитых и периферийных странах.

История революции

Анализ же истории Февральской и Октябрьской революции Троцкий использует, чтобы привести дополнительные аргументы в пользу своей теории неравномерного развития определенных отсталых стран. При этом Российскую империю в начале XX века он относит именно к отсталым государствам.

Интересны высказывания об этом труде Троцкого известного польско-английского биографа политика Исаака Дойчера. По его мнению, в этой работе автор умышленно принижает свою роль, выводя на первый план фигуру Владимира Ленина. Во многом, это делается для того, чтобы потом противопоставить ее с фигурой Сталина.

Отечественный исследователь Васецкий категорически не согласен с ним. Он, наоборот, считает, что роль Троцкого в описываемых событиях излишне преувеличена. Васецкий был уверен, что с помощью этой книги Троцкий, потерпевший сокрушительное поражение во внутрипартийной борьбе на рубеже 20-30-х годов, пытался переиграть заново свое прошлое.

Фундаментальный труд

Фундаментальным трудом называли эту книгу многие зарубежные троцкисты. Например, американец Дэвид Норт, который сожалел только о том, что не может прочитать ее на языке оригинала. С его оценкой согласны и многие биографы лидера большевистской партии - Георгий Чернявский, Юрий Фельштинский. Они считают ее самым весомым произведением автора по исторической проблематике. При этом книга не утратила своего историографического значения даже в начале XXI столетия, потому что до сих пор об оценке тех событий ведется множество споров. При этом они обвиняют самого Васецкого в тенденциозности, хоть и соглашаются с тем, что книга излишне политически окрашена.

Британо-американский ученый Перри Андерсон пишет о книге "История русской революции" как о ярком примере марксистского исторического анализа, а также о единстве воспроизведения прошлого, в котором мастерство историка сплетается с опытом политического лидера и организатора Троцкого.

Лучшая работа Троцкого

Именно так "Историю русской революции" оценивал российский биограф Льва Волкогонов. Он считал, что даже если бы изгнанник ничего больше не написал, его имя навсегда осталось бы в ряду значимых исторических писателей.

Интересно также мнение американского астрофизика Карла Сагана, который всегда привозил в СССР экземпляры именно этой книги, чтобы познакомить своих коллег с замалчиваемыми аспектами их истории. Важно, что популярность этого труда не угасает по сей день. В социалистической прессе регулярно выходят обзоры новых изданий. Ведь в нем автор максимально откровенно высказался о Февральской революции. Троцкий сформулировал многие проблемы, о которых десятки лет просто боялись говорить.

Реакция Сталина

В ответ на издание "Истории русской революции" Иосиф Сталин в 1931 году в журнале "Пролетарская революция" напечатал ответную статью. Она вышла под названием "О некоторых вопросах истории большевизма".

Многие исследователи рассматривают ее как ответ генералиссимуса на эту и другие книги Троцкого, появившиеся в тот период. Смысл своей статьи Сталин сводит к необходимости прекратить любую дискуссию по проблемам истории революции и партии. А в завершение призывает ни в коем случае не допускать литературной дискуссии с троцкистами.

Текущая страница: 1 (всего у книги 33 страниц)

Лев Троцкий
Февральская революция

ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ

Февральская революция считается демократической революцией в собственном смысле слова. Политически она развертывалась под руководством двух демократических партий: социалистов-революционеров и меньшевиков. Возвращение к «заветам» Февральской революции является и сейчас официальной догмой так называемой демократии. Все это как будто дает основание думать, что демократические идеологи должны были поспешить подвести исторические и теоретические итоги февральскому опыту, вскрыть причины его крушения, определить, в чем собственно состоят его «заветы» и каков путь к их осуществлению. Обе демократические партии пользуются к тому же значительным досугом уже свыше тринадцати лет, причем каждая из них располагает штабом литераторов, которым во всяком случае нельзя отказать в опытности. И тем не менее мы не имеем ни одной заслуживающей внимания работы демократов о демократической революции. Лидеры соглашательских партий явно не решаются восстановить ход развития Февральской революции, в которой им довелось играть такую видную роль. Не удивительно ли? Нет, вполне в порядке вещей. Вожди вульгарной демократии тем опасливее относятся к действительной Февральской революции, чем смелее они клянутся ее бесплотными заветами. То обстоятельство, что сами они занимали в течение нескольких месяцев 1917 года руководящие посты, как раз больше всего и заставляет их отвращать взоры от тогдашних событий. Ибо плачевная роль меньшевиков и социалистов-революционеров (какой иронией звучит ныне это имя!) отражала не просто личную слабость вождей, а историческое вырождение вульгарной демократии и обреченность Февральской революции как демократической.

Вся суть в том, – и это есть главный вывод настоящей книги, – что Февральская революция была только оболочкой, в которой скрывалось ядро Октябрьской революции. История Февральской революции есть история того, как Октябрьское ядро освобождалось от своих соглашательских покровов. Если бы вульгарные демократы посмели объективно изложить ход событий, они так же мало могли бы призывать кого-либо вернуться к Февралю, как нельзя призывать колос вернуться в породившее его зерно. Вот почему вдохновители ублюдочного февральского режима вынуждены ныне закрывать глаза на свою собственную историческую кульминацию, которая явилась кульминацией их несостоятельности.

Можно, правда, сослаться на то, что либерализм, в лице профессора истории Милюкова, попытался все же свести счеты со «второй русской революцией». Но Милюков вовсе не скрывает того, что он лишь претерпевал Февральскую революцию. Вряд ли есть какая-либо возможность причислять национал-либерального монархиста к демократии, хотя бы и вульгарной, – не на том же основании, в самом деле, что он примирился с республикой, когда не осталось ничего другого? Но, даже оставляя политические соображения в стороне, работу Милюкова о Февральской революции ни в каком смысле нельзя считать научным трудом. Вождь либерализма выступает в своей «Истории» как потерпевший, как истец, но не как историк. Его три книги читаются, как растянутая передовица «Речи» в дни крушения корниловщины. Милюков обвиняет все классы и все партии в том, что они не помогли его классу и его партии сосредоточить в своих руках власть. Милюков обрушивается на демократов за то, что они не хотели или не умели быть последовательными национал-либералами. В то же время он сам вынужден свидетельствовать, что чем больше демократы приближались к национал-либерализму, тем больше они теряли опору в массах. Ему не остается, в конце концов, ничего иного, как обвинить русский народ в том, что он совершил преступление, именуемое революцией. Зачинщиков русской смуты Милюков, во время писания своей трехтомной передовицы, все еще пытался искать в канцелярии Людендорфа. Кадетский патриотизм, как известно, состоит в том, чтобы величайшие события в истории русского народа объяснять режиссерством немецкой агентуры, но зато стремится в пользу «русского народа» отнять у турок Константинополь. Исторический труд Милюкова достойно завершает политическую орбиту русского национал-либерализма.

Понять революцию, как и историю в целом, можно только как объективно обусловленный процесс. Развитие народов выдвигает такие задачи, которых нельзя разрешить другими методами, кроме революции. В известные эпохи эти методы навязываются с такой силой, что вся нация вовлекается в трагический водоворот. Нет ничего более жалкого, как морализирование по поводу великих социальных катастроф! Здесь особенно уместно правило Спинозы: не плакать, не смеяться, а понимать.

Проблемы хозяйства, государства, политики, права, но рядом с ними также и проблемы семьи, личности, художественного творчества ставятся революцией заново и пересматриваются снизу доверху. Нет ни одной области человеческого творчества, в которую подлинно национальные революции не входили бы великими вехами. Это одно уже, отметим мимоходом, дает наиболее убедительное выражение монизму исторического развития. Обнажая все ткани общества, революция бросает яркий свет на основные проблемы социологии, этой несчастнейшей из наук, которую академическая мысль кормит уксусом и пинками. Проблемы хозяйства и государства, класса и нации, партии и класса, личности и общества ставятся во время великих социальных переворотов с предельной силой напряжения. Если революция и не разрешает немедленно ни одного из породивших ее вопросов, создавая лишь новые предпосылки для их разрешения, зато она обнажает все проблемы общественной жизни до конца. А в социологии больше, чем где бы то ни было, искусство познания есть искусство обнажения.

Незачем говорить, что наш труд не претендует на полноту. Читатель имеет пред собою главным образом политическую историю революции. Вопросы экономики привлекаются лишь постольку, поскольку они необходимы для понимания политического процесса. Проблемы культуры совсем оставлены за рамками исследования. Нельзя, однако, забывать, что процесс революции, т. е. непосредственной борьбы классов за власть, есть, по самому своему существу, процесс политический.

Второй том «Истории», посвященный Октябрьскому перевороту, автор надеется выпустить в свет осенью этого года.

Л. Троцкий

ПРЕДИСЛОВИЕ

В первые два месяца 1917 года Россия была еще романовской монархией. Через восемь месяцев у кормила стояли уже большевики, о которых мало кто знал в начале года и вожди которых, в самый момент прихода к власти, еще состояли под обвинением в государственной измене. В истории не найти второго такого крутого поворота, особенно если не забывать, что речь идет о нации в полтораста миллионов душ. Ясно, что события 1917 года, как бы к ним ни относиться, заслуживают изучения.

История революции, как и всякая история, должна прежде всего рассказать, что и как произошло. Однако этого мало. Из самого рассказа должно стать ясно, почему произошло так, а не иначе. События не могут ни рассматриваться как цепь приключений, ни быть нанизаны на нитку предвзятой морали. Они должны повиноваться своей собственной закономерности. В раскрытии ее автор и видит свою задачу.

Наиболее бесспорной чертой революции является прямое вмешательство масс в исторические события. В обычное время государство, монархическое, как и демократическое, возвышается над нацией; историю вершат специалисты этого дела: монархи, министры, бюрократы, парламентарии, журналисты. Но в те поворотные моменты, когда старый порядок становится дальше невыносимым для масс, они ломают перегородки, отделяющие их от политической арены, опрокидывают своих традиционных представителей и создают своим вмешательством исходную позицию для нового режима. Худо это или хорошо, предоставим судить моралистам. Сами мы берем факты, как они даются объективным ходом развития. История революции есть для нас прежде всего история насильственного вторжения масс в область управления их собственными судьбами.

В охваченном революцией обществе борются классы. Совершенно очевидно, однако, что изменения, происходящие между началом революции и концом ее, в экономических основах общества и в социальном субстрате классов, совершенно недостаточны для объяснения хода самой революции, которая, на коротком промежутке времени, низвергает вековые учреждения, создает новые и снова низвергает. Динамика революционных событий непосредственно определяется быстрыми, напряженными и страстными изменениями психологии классов, сложившихся до революции.

Дело в том, что общество не меняет своих учреждений по мере надобности, как мастер обновляет свои инструменты. Наоборот, практически оно берет нависающие над ним учреждения, как нечто раз навсегда данное. В течение десятилетий оппозиционная критика является лишь предохранительным клапаном для массового недовольства и условием устойчивости общественного строя: такое принципиальное значение приобрела, например, критика социал-демократии. Нужны совершенно исключительные, независящие от воли лиц или партий условия, которые срывают с недовольства оковы консерватизма и приводят массы к восстанию.

Быстрые изменения массовых взглядов и настроений в эпоху революции вытекают, следовательно, не из гибкости и подвижности человеческой психики, а, наоборот, из ее глубокого консерватизма. Хроническое отставание идей и отношений от новых объективных условий, вплоть до того момента, как последние обрушиваются на людей в виде катастрофы, и порождает в период революции скачкообразное движение идей и страстей, которое полицейским головам кажется простым результатом деятельности «демагогов».

В революцию массы входят не с готовым планом общественного переустройства, а с острым чувством невозможности терпеть старое. Лишь руководящий слой класса имеет политическую программу, которая, однако, нуждается еще в проверке событий и в одобрении масс. Основной политический процесс революции и состоит в постижении классом задач, вытекающих из социального кризиса, в активной ориентировке масс по методу последовательных приближений. Отдельные этапы революционного процесса, закрепленные сменой одних партий другими, все более крайними, выражают возрастающий напор масс влево, пока размах движения не упирается в объективные препятствия. Тогда начинается реакция: разочарование отдельных слоев революционного класса, рост индифферентизма и тем самым упрочение позиций контрреволюционных сил. Такова, по крайней мере, схема старых революций.

Только на основе изучения политических процессов в самих массах можно понять роль партий и вождей, которых мы меньше всего склонны игнорировать. Они составляют хоть и не самостоятельный, но очень важный элемент процесса. Без руководящей организации энергия масс рассеялась бы, как пар, не заключенный в цилиндр с поршнем. Но движет все же не цилиндр и не поршень, движет пар.

Трудности, какие стоят на пути изучения изменений массового сознания в эпоху революции, совершенно очевидны. Угнетенные классы делают историю на заводах, в казармах, в деревнях, на улицах городов. При этом они меньше всего привыкли ее записывать. Периоды высшего напряжения социальных страстей вообще оставляют мало места созерцанию и отображению. Всем музам, даже плебейской музе журнализма, несмотря на ее крепкие бока, приходится туго во время революции. И все же положение историка отнюдь не безнадежно. Записи неполны, разрозненны, случайны. Но в свете самих событий эти осколки позволяют нередко угадать направление и ритм подспудного процесса. Худо или хорошо, но на учете изменений массового сознания революционная партия основывает свою тактику. Исторический путь большевизма свидетельствует, что такой учет, по крайней мере в грубых своих чертах, осуществим. Почему же то, что доступно революционному политику в водовороте борьбы, не может быть доступно историку задним числом?

Однако же процессы, происходящие в сознании масс, не являются ни самодовлеющими, ни независимыми. Как бы идеалисты и эклектики ни сердились, сознание все-таки определяется бытием. В исторических условиях формирования России, ее хозяйства, ее классов, ее государства, в воздействии на нее других государств должны были быть заложены предпосылки Февральской революции и ее смены – Октябрьской. Поскольку наиболее загадочным кажется все же тот факт, что отсталая страна первою поставила у власти пролетариат, приходится заранее разгадку этого факта искать в своеобразии этой отсталой страны, т. е. в ее отличиях от других стран.

Исторические особенности России и их удельный вес охарактеризованы нами в первых главах книги, заключающих краткий очерк развития русского общества и его внутренних сил. Мы хотели бы надеяться, что неизбежная схематичность этих глав не отпугнет читателя. На дальнейшем протяжении книги он встретит те же социальные силы в живом действии.

Этот труд ни в какой мере не опирается на личные воспоминания. То обстоятельство, что автор был участником событий, не освобождало его от обязанности строить свое изложение на строго проверенных документах. Автор книги говорит о себе, поскольку он вынуждается к тому ходом событий, в третьем лице. И это не простая литературная форма: субъективный тон, неизбежный в автобиографии или мемуарах, был бы недопустим в историческом труде.

Однако то обстоятельство, что автор был участником борьбы, естественно облегчает ему понимание не только психологии действующих лиц, индивидуальных и коллективных, но и внутренней связи событий. Это преимущество может дать положительные результаты при соблюдении одного условия: не полагаться на показания своей памяти не только в мелочах, но и в крупном, не только в отношении фактов, но и в отношении мотивов или настроений. Автор считает, что, насколько от него зависело, он это условие соблюдал.

Остается вопрос о политической позиции автора, который, в качестве историка, стоит на той же точке зрения, на которой стоял в качестве участника событий. Читатель, конечно, не обязан разделять политические взгляды автора, которые этот последний не имеет никаких оснований скрывать. Но читатель вправе требовать, чтобы исторический труд представлял собою не апологию политической позиции, а внутренне обоснованное изображение реального процесса революции. Исторический труд только тогда полностью отвечает своему назначению, когда события развертываются на его страницах во всей своей естественной принудительности.

Необходимо ли для этого так называемое историческое «беспристрастие»? Никто еще ясно не объяснил, в чем оно должно состоять. Часто цитировавшиеся слова Клемансо о том, что революцию надо принимать en bloc, целиком, – представляют собою в лучшем случае остроумную увертку: как можно объявлять себя сторонником целого, сущность которого состоит в расколе? Афоризм Клемансо продиктован отчасти сконфуженностью за слишком решительных предков, отчасти – неловкостью потомка перед их тенями.

Один из реакционных и потому модных историков современной Франции, Л. Мадлен, столь салонно оклеветавший Великую революцию, т. е. рождение французской нации, утверждает, что «историк должен стать на стену угрожаемого города и одновременно видеть как осаждающих, так и осаждаемых»: только так можно будто бы добиться «примиряющей справедливости». Однако работы самого Мадлена свидетельствуют, что если он и взбирается на стену, отделяющую два лагеря, то только в качестве лазутчика реакции. Хорошо, что дело идет в данном случае о лагерях прошлого: во время революции пребывание на стене сопряжено с большими опасностями. Впрочем, в тревожные минуты жрецы «примиряющей справедливости» сидят обычно в четырех стенах, выжидая, на чьей стороне окажется победа.

Серьезному и критическому читателю нужно не вероломное беспристрастие, которое преподносит ему кубок примирения с хорошо отстоявшимся ядом реакционной ненависти на дне, а научная добросовестность, которая для своих симпатий и антипатий, открытых, незамаскированных, ищет опоры в честном изучении фактов, в установлении их действительной связи, в обнаружении закономерности их движения. Это есть единственно возможный исторический объективизм, и притом вполне достаточный, ибо он проверяется и удостоверяется не добрыми намерениями историка, за которые к тому же тот сам и ручается, а обнаруженной им закономерностью самого исторического процесса.

* * *

Источниками этой книги являются многочисленные периодические издания, газеты и журналы, мемуары, протоколы и иные материалы, отчасти рукописные, а главным образом изданные Институтом по истории революции в Москве и Ленинграде. Мы считали излишним делать в тексте ссылки на отдельные издания, так как это только затруднило бы читателя. Из книг, которые имеют характер сводных исторических трудов, мы использовали, в частности, двухтомные «Очерки по истории Октябрьской революции» (Москва-Ленинград, 1927). Написанные разными авторами, составные части этих «Очерков» имеют неодинаковую ценность, но заключают в себе, во всяком случае, обильный фактический материал.

Хронологические даты нашей книги везде указаны по старому стилю, т. е. отстают от мирового, в том числе и нынешнего советского, календаря на 13 дней. Автор вынужден был пользоваться тем календарем, который был в силе во время революции. Не представляло бы, правда, никакого труда перевести даты на новый стиль. Но такая операция, устраняя одни трудности, породила бы другие, более существенные. Низвержение монархии вошло в историю под именем Февральской революции. По западному календарю оно произошло, однако, в марте. Вооруженная демонстрация против империалистической политики Временного правительства вошла в историю под именем «апрельских дней», между тем, по западному календарю, она происходила в мае. Не останавливаясь на других промежуточных событиях и датах, отметим еще, что Октябрьский переворот произошел, по европейскому исчислению, в ноябре. Сам календарь, как видим, окрашен событиями, и историк не может расправиться с революционным летосчислением при помощи простых арифметических действий. Читатель благоволит лишь помнить, что, прежде чем опрокинуть византийский календарь, революция должна была опрокинуть державшиеся за него учреждения.

Л. Троцкий

ОСОБЕННОСТИ РАЗВИТИЯ РОССИИ

Основной, наиболее устойчивой чертой истории России является замедленный характер ее развития, с вытекающей отсюда экономической отсталостью, примитивностью общественных форм, низким уровнем культуры.

Население гигантской и суровой равнины, открытой восточным ветрам и азиатским выходцам, было самой природой обречено на долгое отставание. Борьба с кочевниками длилась почти до конца XVII века. Борьба с ветрами, приносящими зимнюю стужу, а летом засуху, не закончилась и сейчас. Сельское хозяйство – основа всего развития – продвигалось экстенсивными путями: на Севере вырубались и выжигались леса, на Юге взрывались девственные степи; овладение природой шло вширь, а не вглубь.

В то время как западные варвары поселились на развалинах римской культуры, где многие старые камни стали для них строительным материалом, славяне Востока не нашли никакого наследства на безотрадной равнине: их предшественники стояли на еще более низкой ступени, чем они сами. Западноевропейские народы, скоро упершиеся в свои естественные границы, создавали экономические и культурные сгустки промышленных городов. Население восточной равнины, при первых признаках тесноты, углублялось в леса или уходило на окраины, в степь. Наиболее инициативные и предприимчивые элементы крестьянства становились на Западе горожанами, ремесленниками, купцами. Активные и смелые элементы на Востоке становились отчасти торговцами, а больше – казаками, пограничниками, колонизаторами. Процесс социальной дифференциации, интенсивный на Западе, на Востоке задерживался и размывался процессом экспансии. «Царь Московии, хотя и христианский, правит людьми ленивого ума», – писал Вико, современник Петра I. «Ленивый ум» московитян отражал медленный темп хозяйственного развития, бесформенность классовых отношений, скудость внутренней истории.

Древние цивилизации Египта, Индии и Китая имели достаточно самодовлеющий характер и располагали достаточным временем, чтобы, несмотря на свои низкие производительные силы, довести свои социальные отношения почти до такой же детальной законченности, до которой ремесленники этих стран доводили свои изделия. Россия стояла не только географически между Европой и Азией, но также социально и исторически. Она отличалась от европейского Запада, но разнилась и от азиатского Востока, приближаясь в разные периоды разными чертами то к одному, то к другому. Восток дал татарское иго, которое вошло важным элементом в строение русского государства. Запад был еще более грозным врагом, но в то же время и учителем. Россия не имела возможности сложиться в формах Востока, потому что ей всегда приходилось приспособляться к военному и экономическому давлению Запада.

Существование феодальных отношений в России, отрицавшееся прежними историками, можно считать позднейшими исследованиями безусловно доказанным. Более того: основные элементы русского феодализма были те же, что и на Западе. Но уже один тот факт, что феодальную эпоху пришлось устанавливать путем долгих научных споров, достаточно свидетельствует о недоношенности русского феодализма, о его бесформенности, о бедности его культурных памятников.

Отсталая страна ассимилирует материальные и идейные завоевания передовых стран. Но это не значит, что она рабски следует за ними, воспроизводя все этапы их прошлого. Теория повторяемости исторических циклов – Вико и его позднейшие последователи – опирается на наблюдения над орбитами старых, докапиталистических культур, отчасти – первых опытов капиталистического развития. С провинциальностью и эпизодичностью всего процесса действительно связана была известная повторяемость культурных стадий в новых и новых очагах. Капитализм означает, однако, преодоление этих условий. Он подготовил и, в некотором смысле, осуществил универсальность и перманентность развития человечества. Этим самым исключена возможность повторяемости форм развития отдельных наций. Вынужденная тянуться за передовыми странами отсталая страна не соблюдает очередей: привилегия исторической запоздалости – а такая привилегия существует – позволяет или, вернее, вынуждает усваивать готовое раньше положенных сроков, перепрыгивая через ряд промежуточных этапов. Дикари сменяют лук на винтовку сразу, не проделывая пути, который пролегал между этими орудиями в прошлом. Европейские колонисты в Америке не начинали историю сначала. То обстоятельство, что Германия или Соединенные Штаты экономически опередили Англию, обусловлено как раз запоздалостью их капиталистического развития. Наоборот, консервативная анархия в британской угольной промышленности, как и в головах Макдональда и его друзей, есть расплата за прошлое, когда Англия слишком долго играла роль капиталистического гегемона. Развитие исторически запоздалой нации ведет, по необходимости, к своеобразному сочетанию разных стадий исторического процесса. Орбита в целом получает непланомерный, сложный комбинированный характер.

Возможность перепрыгивания через промежуточные ступени, разумеется, совсем не абсолютна; размеры ее определяются, в конце концов, хозяйственной и культурной емкостью страны. Отсталая нация к тому же нередко снижает заимствуемые ею извне готовые достижения путем приспособления их к своей более примитивной культуре. Самый процесс ассимиляции получает при этом противоречивый характер. Так, введение элементов западной техники и выучки, прежде всего военной и мануфактурной, при Петре I привело к усугублению крепостного права как основной формы организации труда. Европейское вооружение и европейские займы, – и то и другое – бесспорные продукты более высокой культуры, – привели к укреплению царизма, тормозившего, в свою очередь, развитие страны.

Историческая закономерность не имеет ничего общего с педантским схематизмом. Неравномерность, наиболее общий закон исторического процесса, резче и сложнее всего обнаруживается на судьбе запоздалых стран. Под кнутом внешней необходимости отсталость вынуждена совершать скачки. Из универсального закона неравномерности вытекает другой закон, который, за неимением более подходящего имени, можно назвать законом комбинированного развития, в смысле сближения разных этапов пути, сочетания отдельных стадий, амальгамы архаических форм с наиболее современными. Без этого закона, взятого, разумеется, во всем его материальном содержании, нельзя понять истории России, как и всех вообще стран второго, третьего и десятого культурного призыва.

Под давлением более богатой Европы государство поглощало в России гораздо большую относительную долю народного достояния, чем на Западе, и не только обрекало этим народные массы на двойную нищету, но и ослабляло основы имущих классов. Нуждаясь в то же время в поддержке последних, оно форсировало и регламентировало их формирование. В результате бюрократизированные привилегированные классы никогда не могли подняться во весь рост, и государство в России тем больше приближалось к азиатской деспотии.

Византийское самодержавие, официально усвоенное московскими царями с начала XVI века, смирило феодальное боярство при помощи дворянства и подчинило себе дворянство, закабалив ему крестьянство, чтобы превратиться на этой основе в петербургский императорский абсолютизм. Запоздалость всего процесса достаточно характеризуется тем, что крепостное право, зародившись с конца XVI века, сложилось в XVII, достигло расцвета в XVIII и было юридически отменено лишь в 1861 году.

Духовенство, вслед за дворянством, сыграло в образовании царского самодержавия немалую роль, но вполне служебную. Церковь никогда не поднималась в России до той командующей высоты, что на католическом Западе: она удовлетворялась местом духовной прислуги при самодержавии и вменяла это в заслугу своему смирению. Епископы и митрополиты располагали властью лишь как ставленники светской власти. Патриархи сменялись вместе с царями. В петербургский период зависимость церкви от государства стала еще более рабской. 200 тысяч священников и монахов составляли в сущности часть бюрократии, своего рода полицию вероисповедания. В возмещение за это монополия православного духовенства в делах веры, его земли и доходы ограждались полицией общего порядка.

Славянофильство, мессианизм отсталости, строило свою философию на том, что русский народ и его церковь насквозь демократичны, а официальная Россия – это немецкая бюрократия, насажденная Петром. Маркс заметил по этому поводу: «Ведь точно так же и тевтонские ослы сваливают деспотизм Фридриха II и т. д. на французов, как будто отсталые рабы не нуждаются всегда в цивилизованных рабах, чтобы пройти нужную выучку». Это краткое замечание исчерпывает до дна не только старую философию славянофилов, но и новейшие откровения «расистов».

Скудость не только русского феодализма, но и всей старой русской истории наиболее удручающее свое выражение находила в отсутствии настоящих средневековых городов как ремесленно-торговых центров6. Ремесло не успело в России отделиться от земледелия и сохраняло характер кустарничества. Старые русские города были торговыми, административными, военными и помещичьими, следовательно, потребляющими, а не производящими центрами. Даже Новгород, близкий к Ганзе и не знавший татарского ига, был только торговым, а не промышленным городом. Правда, разбросанность крестьянских промыслов по разным районам создавала потребность в торговом посредничестве широкого масштаба. Но кочующие торговцы ни в какой мере не могли занять в общественной жизни то место, которое на Западе принадлежало ремесленно-цеховой и торгово-промышленной мелкой и средней буржуазии, неразрывно связанной со своей крестьянской периферией. Главные пути русской торговли к тому же вели за границу, обеспечивая уже с отдаленных веков руководство за иностранным торговым капиталом и придавая полуколониальный характер всему обороту, в котором русский торговец был посредником между западными городами и русской деревней. Этот род экономических отношений получил дальнейшее развитие в эпоху русского капитализма и нашел свое крайнее выражение в империалистской войне.

Ничтожество русских городов, наиболее способствовавшее выработке азиатского типа государства, исключало, в частности, возможность реформации, т. е. замены феодально-бюрократического православия какой-либо модернизованной разновидностью христианства, приспособленной к потребностям буржуазного общества. Борьба против государственной церкви не возвышалась над крестьянскими сектами, включая и самую могущественную из них, староверческий раскол.

За полтора десятилетия до Великой французской революции в России разразилось движение казаков, крестьян и крепостных уральских рабочих, известное под именем пугачевщины. Чего не хватало этому грозному народному восстанию, чтобы превратиться в революцию? Третьего сословия. Без промышленной демократии городов крестьянская война не могла развиться в революцию, как крестьянские секты не могли подняться до реформации. Результатом пугачевщины явилось, наоборот, упрочение бюрократического абсолютизма как стража дворянских интересов, снова оправдавшего себя в трудный час.

Европеизация страны, формально начавшаяся при Петре, все более становилась в течение следовавшего столетия потребностью самого господствующего класса, т. е. дворянства. В 1825 году дворянская интеллигенция, политически обобщив эту потребность, пришла к военному заговору с целью ограничения самодержавия. Под давлением европейского буржуазного развития передовое дворянство попыталось, следовательно, заменить недостающее третье сословие. Но либеральный режим оно хотело все же сочетать с основами своего сословного господства и потому больше всего боялось поднимать крестьян. Неудивительно, если заговор остался предприятием блестящего, но изолированного офицерства, которое расшибло себе голову почти без боя. Таков смысл восстания декабристов.

Помещики, владевшие фабриками, первыми в среде своего сословия стали склоняться в пользу замены крепостного труда вольнонаемным. В эту же сторону толкал и возраставший экспорт русского зерна за границу. В 1861 году дворянская бюрократия, опираясь на либеральных помещиков, проводит свою крестьянскую реформу. Бессильный буржуазный либерализм состоял при этой операции в качестве покорного хора. Незачем говорить, что царизм еще более скаредно и воровато разрешил основную проблему России, т. е. аграрный вопрос, чем прусская монархия, в течение ближайшего десятилетия, разрешила основную проблему Германии, т. е. ее национальное объединение. Разрешение задач одного класса руками другого и есть один из комбинированных методов, свойственных отсталым странам.

ворщиков, «представлялось ясным, что наиболее зловредными и важными большевиками являются Ленин и Троцкий. Надо начать именно с них». В годы гражданской войны эти два имени назывались всегда неразрывно, как если бы речь шла об одном лице. Парвус, некогда революционный марксист, а затем злостный враг Октябрьской революции, писал: «Ленин и Троцкий – это собирательное имя для всех тех, которые из идеализма шли по большевистскому пути»... Роза Люксембург, сурово критиковавшая политику Октябрьской революции, относила свою критику одинаково к Ленину.

«Ленин и Троцкий со своими друзьями были первыми, которые подали пример мировому пролетариату. Они и сейчас еще остаются единственными, которые могут воскликнуть вместе с Гуттеном: я дерзнул на это». В октябре 1918 года Ленин на торжественном заседании ЦИКа цитировал иностранную буржуазную прессу: «Итальянские рабочие ведут себя так, что, кажется, они позволили бы ездить по Италии только Ленину и Троцкому». Такие свидетельства неисчислимы. Они проходят, как лейтмотив, через первые годы советского режима и Коммунистического Интернационала. Участники и наблюдатели, друзья и враги, близкие и дальние, скрепили деятельность Ленина и Троцкого в октябрьском перевороте таким крепким узлом, что ни развязать, ни разрубить его эпигонской историографии не удастся.

Социализм в отдельной стране?

«Промышленно более развитая страна показывает менее развитой лишь образ ее собственного будущего». Это положение Маркса, методологически исходившее не из мирового хозяйства как целого, а из отдельной капиталистической страны как типа, становилось тем менее применимо, чем более капиталистическое развитие охватывало все страны, независимо от их предшествующей судьбы и экономического уровня. Англия показывала в свое время будущее Франции, значительно меньше – Германии, но уже никак не России и не Индии. Между тем русские меньшевики понимали условное положение Маркса безусловно: отсталая Россия должна не забегать вперед, а покорно следовать готовым образцам. С этим «марксизмом» соглашались и либералы.

Троцкий Л. Д. История русской революции – М.: ТЕРРА; Республика, Т. 2. 1997. С. 337

Другая, не менее популярная формула Маркса: «общественная формация гибнет не раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она открывает простор...», исходит, наоборот, не из отдельно взятой страны, а из смены универсальных общественных укладов (рабство, средневековье, капитализм). Между тем меньшевики, взяв это положение в аспекте отдельного государства, сделали вывод, что русскому капитализму остается еще пройти большой путь, прежде чем он достигнет европейского или американского уровня. Но производительные силы не развиваются в безвоздушном пространстве! Нельзя говорить о возможностях национального капитализма, игнорируя, с одной стороны, развертывающуюся на его основе классовую борьбу, а с другой – его зависимость от мировых условий. Низвержение буржуазии пролетариатом выросло из реального русского капитализма, превратив тем самым в ничто его абстрактные экономические возможности. Структура хозяйства, как и характер классовой борьбы в России, определялись в решающей степени международными условиями. Капитализм достиг на мировой арене такого состояния, когда он перестал оправдывать свои издержки производства, понимаемые не в коммерческом, а в социологическом смысле: таможни, милитаризм, кризисы, войны, дипломатические конференции и другие бичи поглощают и расточают столько творческой энергии, что, несмотря на все достижения техники, для роста и благосостояния и культуры не остается больше места.

Парадоксальный по внешности факт, что первой жертвой за грехи мировой системы пала буржуазия отсталой страны, на самом деле вполне закономерен. Еще Маркс наметил его объяснение для своей эпохи: «насильственные вспышки происходят раньше в конечностях буржуазного организма, чем в его сердце, так как здесь урегулирование скорее возможно, чем там». Под чудовищными тяготами империализма должно было прежде всего пасть государство, которое не успело накопить большого национального капитала, но которому мировое соперничество не давало никакой скидки. Крах русского капитализма явился местным обвалом универсальной общественной формации. «Правильная оценка нашей революции, – говорил Ленин, – возможна только с точки зрения международной».

Октябрьский переворот мы свели в последнем счете не к факту отсталости России, а к закону комбинированного

Троцкий Л. Д. История русской революции – М.: ТЕРРА; Республика, Т. 2. 1997. С. 338

развития. Историческая диалектика не знает голой отсталости, как и химически чистой прогрессивности. Все дело в конкретных соотношениях. Нынешняя история человечества полна «парадоксов», не столь грандиозных, как возникновение пролетарской диктатуры в отсталой стране, но подобного же исторического типа. Тот факт, что студенты и рабочие отсталого Китая жадно усваивают доктрину марксизма, тогда как рабочие вожди цивилизованной Англии верят магической силе церковных заклинаний, свидетельствует с несомненностью, что в известных областях Китай обогнал Англию. Но презрение китайских рабочих к средневековому тупоумию Макдональда не дает оснований для вывода, что по общему развитию Китай выше Великобритании. Наоборот, экономический и культурный перевес последней может быть выражен точными цифрами. Их внушительность не помешает, однако, тому, что рабочие Китая могут оказаться у власти раньше, чем рабочие Великобритании. В свою очередь, диктатура китайского пролетариата вовсе еще не будет означать построение социализма в границах Великой китайской стены. Школьные, прямолинейно-педантские или слишком короткие национальные критерии не годятся для нашей эпохи. Россию из ее отсталости и азиатчины выбило мировое развитие. Вне переплета его путей не может быть понята и ее дальнейшая судьба.

Буржуазные революции направлялись в одинаковой мере против феодальных отношений собственности и против партикуляризма провинций. На освободительных знаменах рядом с либерализмом стоял национализм. Западное человечество давно растоптало эти детские башмаки. Производительные силы нашего времени переросли не только буржуазные формы собственности, но и границы национальных государств. Либерализм и национализм стали в одинаковой мере оковами мирового хозяйства. Пролетарская революция направляется как против частной собственности на средства производства, так и против национального раздробления мирового хозяйства. Борьба народов Востока за независимость включается в этот мировой процесс, чтобы затем слиться с ним. Создание национального социалистического общества, если бы такая цель была вообще осуществима, означало бы крайнее снижение экономического могущества человека; но именно поэтому оно неосуществимо. Интернационализм – не отвлеченный принцип, а выражение экономического факта.

Троцкий Л. Д. История русской революции – М.: ТЕРРА; Республика, Т. 2. 1997. С. 339

Как либерализм был национален, так социализм интернационален. Исходя из мирового разделения труда, социализм имеет задачей довести международный обмен благ и услуг до высшего расцвета.

Революция никогда и нигде еще не совпадала и не могла совпадать полностью с теми представлениями, которые делали себе о ней ее участники. Тем не менее идеи и цели участников борьбы входят в нее очень важным составным элементом. Это особенно относится к октябрьскому перевороту, ибо никогда еще в прошлом представления революционеров о революции не подходили так близко к действительному существу событий, как в 1917 году.

Работа об Октябрьской революции осталась бы незаконченной, если бы не ответила со всей возможной исторической точностью на вопрос: как представляла себе партия, в разгаре самих событий, дальнейшее развитие революции и чего ждала от нее? Вопрос приобретает тем большее значение, чем больше вчерашний день затемняется игрой новых интересов. Политика всегда ищет опору в прошлом и, если не получает ее добровольно, то начинает нередко вымогать ее путем насилия. Нынешняя официальная политика Советского Союза исходит из теории «социализма в отдельной стране» как из традиционного будто бы воззрения большевистской партии. Молодые поколения не только Коминтерна, но, пожалуй, и всех других партий воспитываются в убеждении, что советская власть была завоевана во имя построения самостоятельного социалистического общества в России.

Историческая действительность не имела ничего общего с этим мифом. До 1917 года партия вообще не допускала мысли, чтобы пролетарская революция могла совершиться в России раньше, чем на Западе. Впервые на апрельской конференции, под давлением обнажившейся до конца обстановки, партия признала задачу завоевания власти. Открыв новую главу в истории большевизма, это признание не имело, однако, ничего общего с перспективой самостоятельного социалистического общества. Наоборот, большевики категорически отвергали подсовывавшуюся им меньшевиками карикатурную идею построения «крестьянского социализма» в отсталой стране.(Диктатура пролетариата в России была для большевиков мостом к революции на Западе. Задача социалистического преобразования общества объявлялась по самому существу своему международной.

Троцкий Л. Д. История русской революции – М.: ТЕРРА; Республика, Т. 2. 1997. С. 340

Только в 1924 году в этом основном вопросе произошел перелом. Впервые было провозглашено, что построение социализма вполне осуществимо в границах Советского Союза, независимо от развития остального человечества, если только империалисты не опрокинут советскую власть военной интервенцией./Новой теории сразу придана была обратная сила. Если бы в 1917 году партия не верила в возможность построить самостоятельное социалистическое общество в России, заявили эпигоны, она не имела бы права брать власть в свои руки. В 1926 году Коминтерн официально осудил непризнание теории социализма в отдельной стране, распространив это осуждение на все прошлое начиная с 1905 года.

Три ряда идей были отныне признаны враждебными большевизму: отрицание возможности для Советского Союза продержаться неопределенно долгое время в капиталистическом окружении (проблема военной интервенции); отрицание возможности собственными силами и в национальных границах преодолеть противоречие города и деревни (проблема экономической отсталости и проблема крестьянства); отрицание возможности построения замкнутого социалистического общества (проблема мирового разделения труда). Оградить неприкосновенность Советского Союза можно, согласно новой школе, и без революции в других странах: путем «нейтрализации буржуазии». Сотрудничество крестьянства в области социалистического строительства должно быть признано обеспеченным. Зависимость от мирового хозяйства ликвидирована октябрьским переворотом и хозяйственными успехами советов. Непризнание этих трех положений есть «троцкизм», т. е. доктрина, несовместимая с большевизмом.

Исторический труд упирается здесь в задачу идеологической реставрации: необходимо высвободить подлинные взгляды и цели революционной партии из-под позднейших политических наслоений. Несмотря на краткость сменявших друг друга периодов, эта задача принимает тем большее сходство с расшифровкой палимпсестов, что построения эпигонской школы далеко не всегда возвышаются над теологическими мудрствованиями, ради которых монахи VII и VIII веков губили пергамент и папирус классиков.

Если вообще на протяжении этой книги мы избегали загромождать изложение многочисленными цитатами, то настоящая глава, в соответствии с существом самой задачи,

Троцкий Л. Д. История русской революции – М.: ТЕРРА; Республика, Т. 2. 1997. С. 341

должна будет дать читателю подлинные тексты, притом в таком объеме, чтобы исключить самую мысль об их искусственном отборе. Необходимо предоставить большевизму заговорить своим собственным языком: при режиме сталинской бюрократии он этой возможности лишен.

Большевистская партия была со дня своего возникновения партией революционного социализма. Но ближайшую историческую задачу она видела, по необходимости, в низвержении царизма и установлении демократического строя. Главным содержанием переворота должно было стать демократическое разрешение аграрного вопроса. Социалистическая революция отодвигалась в достаточно далекое, во всяком случае неопределенное, будущее. Считалось неоспоримым, что она сможет практически стать в порядок дня лишь после победы пролетариата на Западе. Эти положения, выкованные русским марксизмом в борьбе с народничеством и анархизмом, входили в железный инвентарь партии. Дальше следовали гипотетические соображения: в случае, если демократическая революция достигнет в России могущественного размаха, она сможет дать непосредственный толчок социалистической революции на Западе, а это позволит затем русскому пролетариату ускоренным маршем прийти к власти. Общая историческая перспектива не менялась и в этом, наиболее благоприятном варианте; ускорялся лишь ход развития и приближались сроки.

Именно в духе этих воззрений Ленин писал в сентябре 1905 года: «От революции демократической мы сейчас же начнем переходить и как раз в меру нашей силы, силы сознательного и организованного пролетариата, начнем переходить к социалистической революции. Мы стоим за непрерывную революцию. Мы не остановимся на полпути». Эта цитата, как ни поразительно, послужила Сталину для отождествления старого прогноза партии с действительным ходом событий в 1917 году. Непонятно только, почему кадры партии оказались застигнуты врасплох «апрельскими тезисами» Ленина.

На самом деле борьба пролетариата за власть должна была, согласно старой концепции, развернуться лишь после того, как аграрный вопрос будет разрешен в рамках буржуазно-демократической революции. Но беда в том, что удовлетворенное в своем земельном голоде крестьянство не имело бы никаких побуждений поддержать новую революцию. А так как русский рабочий класс, в качестве

Троцкий Л. Д. История русской революции – М.: ТЕРРА; Республика, Т. 2. 1997. С. 342

заведомого меньшинства в стране, не мог бы завоевать власть одними собственными силами, то Ленин вполне последовательно считал невозможным говорить о диктатуре пролетариата в России до победы пролетариата на Западе.

«Полная победа теперешней революции, – писал Ленин в 1905 году, – будет концом демократического переворота и началом решительной борьбы за социалистический переворот. Осуществление требований современного крестьянства, полный разгром реакции, завоевание демократической республики будет полным концом революционности буржуазии и даже мелкой буржуазии, – будет началом настоящей борьбы пролетариата за социализм...» Под именем мелкой буржуазии здесь понимается прежде всего крестьянство.

Откуда же при этих условиях могла возникнуть «непрерывная» революция? Ленин отвечал на это: русские революционеры, стоящие на плечах целого ряда революционных поколений Европы, имеют право «мечтать» о том, что им удастся «осуществить с невиданной еще полнотой все демократические преобразования, всю нашу программу-минимум... А если это удастся, тогда... революционный пожар зажжет Европу... Европейский рабочий поднимется, в свою очередь, и покажет нам, «как это делается»; тогда революционный подъем Европы окажет обратное действие на Россию и из эпохи нескольких революционных лет сделает эпоху нескольких революционных десятилетий». Самостоятельное содержание русской революции, даже в ее наивысшем развитии, не выходит еще за пределы буржуазно-демократического переворота. Только победоносная революция на Западе сможет открыть эру борьбы за власть и для русского пролетариата. Эта концепция полностью сохранила в партии свою силу до апреля 1917 года.

Если отбросить эпизодические наслоения, полемические преувеличения и частные ошибки, то существо споров по вопросу о перманентной революции в течение 1905-1917 годов сводилось не к тому, сможет ли русский пролетариат, завоевав власть, построить национальное социалистическое общество, – об этом вообще никто из русских марксистов никогда не заикался до 1924 года, – а к тому, возможна ли еще в России буржуазная революция, действительно способная разрешить аграрный вопрос, или же для осуществления этой работы понадобится диктатура пролетариата.

Какую часть старых взглядов Ленин подверг пересмотру в своих апрельских тезисах? Он ни на минуту не отказывался

Троцкий Л. Д. История русской революции – М.: ТЕРРА; Республика, Т. 2. 1997. С. 343

ни от учения о международном характере социалистической революции, ни от мысли о том, что переход на путь социализма осуществим для отсталой России лишь при непосредственном содействии Запада. Но Ленин здесь впервые провозгласил, что русский пролетариат, именно вследствие запоздалости национальных условий, может прийти к власти раньше, чем пролетариат передовых стран.

[Февральская революция оказалась бессильна разрешить аграрный вопрос, как и национальный. Крестьянству и угнетенным народностям России пришлось своей борьбой за демократические задачи поддержать октябрьский переворот. Только потому, что русская мелкобуржуазная демократия не смогла выполнить ту историческую работу, которую совершила ее старшая сестра на Западе, русский пролетариат получил доступ к власти раньше, чем пролетариат Запада. В 1905 году большевизм собирался лишь после завершения демократических задач переходить к борьбе за диктатуру пролетариата. В 1917 году диктатура пролетариата выросла из незавершенных демократических задач.

Комбинированный характер русской революции на этом не остановился. Завоевание власти рабочим классом автоматически снимало водораздел между «программой-минимум» и «программой-максимум». При диктатуре пролетариата – но только при ней! – перерастание демократических задач в социалистические становилось неизбежностью, несмотря на то что рабочие Европы не успели еще показать, «как это делается».

Перемещение революционных очередей между Западом и Востоком, при всей своей важности для судеб России, как и всего мира, имеет, однако, исторически-ограниченное значение. Как ни далеко русская революция забежала вперед, зависимость от ее мировой революции не исчезла и даже не ослабела. Непосредственно возможности перерастания демократических реформ в социалистические открываются сочетанием внутренних условий, прежде всего соотношением пролетариата и крестьянства. Но в последней инстанции пределы социалистических преобразований определяются состоянием хозяйства и политики на мировой арене. Как ни велик национальный разбег, возможности перепрыгнуть через планету он не дает.

В своем осуждении «троцкизма» Коминтерн с особой силой обрушился на тот взгляд, согласно которому русский пролетариат, став у руля и не встретив поддержки с Запада,

Троцкий Л. Д. История русской революции – М.: ТЕРРА; Республика, Т. 2. 1997. С. 344

«придет во враждебные столкновения... с широкими массами крестьянства, при содействии которых он пришел к власти». Если даже считать, что исторический опыт полностью опроверг этот прогноз, сформулированный Троцким в 1905 году, когда ни один из нынешних критиков его не допускал самой мысли о диктатуре пролетариата в России, и в этом случае остается неопровержимым фактом, что взгляд на крестьянство как на ненадежного и вероломного союзника составлял общее достояние всех русских марксистов, включая и Ленина. Действительная традиция большевизма не имеет ничего общего с учением о предустановленной гармонии интересов рабочих и крестьян. Наоборот, критика этой мелкобуржуазной теории всегда входила важнейшим элементом в многолетнюю борьбу марксистов с народниками.

«Минет для России эпоха демократической революции, – писал Ленин в 1905 году, – тогда смешно будет и говорить о «единстве воли» пролетариата и крестьянства...» «Крестьянство, как землевладельческий класс, сыграет в этой борьбе (за социализм) ту же предательскую неустойчивую роль, какую играет теперь буржуазия в борьбе за демократию. Забывать это – значит забывать социализм, обманывать себя и других насчет истинных интересов и задач пролетариата».

Разрабатывая в конце 1905 года для себя самого схему соотношения классов в ходе революции, Ленин следующими словами характеризовал обстановку, которая должна будет сложиться после ликвидации помещичьего землевладения: «Пролетариат борется уже за сохранение демократических завоеваний ради социалистического переворота. Эта борьба была бы почти безнадежна для одного российского пролетариата, и его поражение было бы неизбежно... если бы на помощь российскому пролетариату не пришел европейский социалистический пролетариат... В этой стадии либеральная буржуазия и зажиточное (плюс отчасти среднее) крестьянство организуют контрреволюцию. Российский пролетариат плюс европейский пролетариат организуют революцию. При таких условиях российский пролетариат может одержать вторую победу. Дело уже не безнадежно. Вторая победа будет социалистическим переворотом в Европе. Европейские рабочие покажут нам, «как это делается».

В те же примерно дни Троцкий писал: «Противоречия в положении рабочего правительства в отсталой стране,

Троцкий Л. Д. История русской революции – М.: ТЕРРА; Республика, Т. 2. 1997. С. 345

с подавляющим большинством крестьянского населения, смогут найти свое разрешение только в международном масштабе, на арене мировой революции пролетариата». Сталин приводил впоследствии именно эти слова, чтобы показать «всю пропасть, отделяющую ленинскую теорию диктатуры пролетариата от теории Троцкого». Между тем цитата свидетельствует, что, при несомненном различии тогдашних революционных концепций Ленина и Троцкого, как раз в вопросе о «неустойчивой» и «предательской» роли крестьянства взгляды их по сути совпадали уже и в те далекие дни.

В феврале 1906 года Ленин пишет: «Мы поддерживаем крестьянское движение до конца, но мы должны помнить, что это движение другого класса, не того, который может совершить и совершит социалистический переворот». «Русская революция, – заявляет он в апреле 1906 года, – имеет достаточно своих собственных сил, чтобы победить. Но у нее недостаточно сил, чтобы удержать плоды победы... ибо в стране с громадным развитием мелкого хозяйства мелкие товаропроизводители, крестьяне в том числе, неизбежно повернут против пролетария, когда он от свободы пойдет к социализму... Чтобы не допустить реставрации, русской революции нужен не русский резерв, нужна помощь со стороны. Есть ли такой резерв на свете? Есть: социалистический пролетариат на Западе».

В разных сочетаниях, но неизменные в основе, эти мысли проходят через все годы реакции и войны. Нет надобности умножать число примеров. Представления партии о революции должны будут получить наибольшую законченность и отчетливость в огне революционных событий. Если бы теоретики большевизма уже до революции склонялись к социализму в отдельной стране, эта теория должна была бы достигнуть полного расцвета в период непосредственной борьбы за власть. Так ли это оказалось на деле? Ответ даст 1917 год.

Отправляясь в Россию после февральского переворота, Ленин писал в прощальном письме к швейцарским рабочим: «Русский пролетариат не может одними своими силами победоносно завершить социалистическую революцию. Но он может... облегчить обстановку для вступления в решительные битвы своего главного, самого надежного сотрудника, европейского и американского социалистического пролетариата».

Троцкий Л. Д. История русской революции – М.: ТЕРРА; Республика, Т. 2. 1997. С. 346

Одобренная апрельской конференцией резолюция Ленина гласит: «Пролетариат России, действующий в одной из самых отсталых стран в Европе, среди массы мелкокрестьянского населения, не может задаваться целью немедленного осуществления социалистического преобразования». Плотно примыкая в этих исходных строках к теоретической традиции партии, резолюция делает, однако, решительный шаг на новом пути. Она объявляет: невозможность самостоятельного социалистического преобразования крестьянской России ни в каком случае не дает права отказываться от завоевания власти не только ради демократических задач, но и во имя «ряда практически назревших шагов к социализму», как национализация земли, контроль над банками и пр. Антикапиталистические меры смогут получить дальнейшее развитие, благодаря наличию объективных предпосылок социалистической революции... в наиболее развитых передовых странах». Именно из этого надо исходить. «Говорить только о русских условиях, – поясняет Ленин в своем докладе, – ошибка... Какие задачи встанут перед российским пролетариатом при условии, если всемирное движение поставит нас перед социальной революцией, – вот главный вопрос, разбирающийся в этой резолюции». Ясно: новая исходная позиция, занятая партией в апреле 1917 года, после того как Ленин одержал победу над демократической ограниченностью «старых большевиков», как небо от земли, отстоит от теории социализма в отдельной стране!

В любой организации партии, в столице, как и в провинции, мы встретим отныне ту же постановку вопроса: в борьбе за власть надо помнить, что дальнейшая судьба революции, как социалистической, будет определена победой пролетарских передовых стран Эта формула никем не оспаривается; наоборот, она предпосылается спорам, как положение, равно признаваемое всеми. На петроградской конференции партии, 16 июля, Харитонов, один из прибывших с Лениным в «пломбированном» вагоне большевиков, заявляет: «Мы всюду говорим, что если революции на Западе не будет, наше дело будет проиграно». Харитонов не теоретик; он – средний агитатор партии. В протоколах той же конференции читаем: «Павлов указывает на общее положение, выдвигаемое большевиками, что русская революция будет процветать только тогда, когда будет поддержана мировой революцией, которая мыслима только как социалистическая...» IДесятки

Троцкий Л. Д. История русской революции – М.: ТЕРРА; Республика, Т. 2. 1997. С. 347

и сотни Харитоновых и Павловых развивают основную идею апрельской конференции. Никому в голову не пришло оспорить или поправить их.

VI съезд партии, состоявшийся в конце июля, определил диктатуру пролетариата как завоевание власти рабочими и беднейшими крестьянами. «Только эти классы будут... способствовать на деле росту международной пролетарской революции, которая должна ликвидировать не только войну, но и капиталистическое рабство». Доклад Бухарина был построен на той мысли, что мировая социалистическая революция является единственным выходом из создавшегося положения. «Если революция в России победит прежде, чем вспыхнет революция на Западе, – мы должны будем... разжигать пожар мировой социалистической революции». Немного иначе вынужден был в то время ставить вопрос и Сталин: «Настанет момент, – говорил он, – когда рабочие поднимут и сплотят вокруг себя бедные слои крестьянства, поднимут знамя рабочей революции и откроют эру социалистической революции на Западе».

Заседавшая в начале августа московская областная конференция позволяет нам, как нельзя лучше, заглянуть в лабораторию партийной мысли. В руководящем докладе, излагавшем решения VI съезда, Сокольников, член Центрального Комитета, говорит: «Нужно разъяснять, что русская революция должна выступить против всемирного империализма, или она должна погибнуть, быть задушенной тем же империализмом». В том же духе высказывается ряд делегатов. Витолин: «Нам нужно готовиться к социальной революции, которая будет толчком для развития революции социальной в Западной Европе». Делегат Беленький: «Если разрешать вопрос в национальных рамках, то у нас нет выхода. Сокольников правильно говорит, что русская революция победит лишь как революция международная... В России еще не созрели условия для социализма, но если в Европе начнется революция, то и мы пойдем за Западной Европой». Стуков: «Положение – русская революция победит только как революция международная – не может вызывать никакого сомнения... Социалистическая революция возможна только в общемировых размерах».

Все согласны друг с другом в трех основных положениях: рабочее государство не сможет устоять, если не будет опрокинут империализм на Западе; в России еще не созрели условия для социализма; задача социалистической револю-

Троцкий Л. Д. История русской революции – М.: ТЕРРА; Республика, Т. 2. 1997. С. 348

ции является международной по своему существу. Если бы, наряду с этими взглядами, которые через 7-10 лет будут осуждены как ересь, в партии существовали иные возражения, ныне признанные правоверными и традиционными, они должны были бы найти свое выражение на московской конференции, как и на предшествовавшем ей съезде партии. Но ни докладчик, ни участники прений, ни газетные статьи ни словом не упоминают о наличии в партии большевистских взглядов в противовес «троцкистским».

На общегородской конференции в Киеве, предшествовавшей партийному съезду, докладчик Горовиц говорил: «Борьба за спасение нашей революции может вестись только в международном масштабе. Перед нами две перспективы: если революция победит, мы создадим переходное к социализму государство, если нет – мы попадем под власть международного империализма». После партийного съезда, в начале августа, Пятаков говорил на новой киевской конференции: «С самого начала революции мы утверждали, что судьба русского пролетариата находится в полной зависимости от хода пролетарской революции на Западе... Мы, таким образом, входим в стадию перманентной революции». По поводу доклада Пятакова уже знакомый нам Горовиц заявляет: «Я совершенно согласен с Пятаковым в его определении нашей революции как перманентной». Пятаков: «Единственное возможное спасение для русской революции – в революции мировой, которая положит начало социальному перевороту». Может быть, эти два докладчика представляли меньшинство? Нет, никто им по этому основному вопросу не возражал; при выборах Киевского комитета оба получили наибольшее количество голосов.

Можно считать, таким образом, совершенно установленным, что на общепартийной конференции в апреле, на съезде партии в июле, на конференциях в Петрограде, Москве и Киеве излагались и подтверждались голосованиями те самые взгляды, которые позже будут провозглашены несовместимыми с большевизмом. Мало того: в партии не поднялось ни одного голоса, который можно было бы истолковать как предчувствие будущей теории социализма в отдельной стране, хотя бы в той степени, как в псалмах царя Давида открывают предвкушение проповедей Христа.

13 августа Центральный орган партии разъясняет: «Полновластие советов, отнюдь еще не означая «социализма»,

Троцкий Л. Д. История русской революции – М.: ТЕРРА; Республика, Т. 2. 1997. С. 349

сломило бы во всяком случае сопротивление буржуазии и – в зависимости от наличных производительных сил и положения на Западе – направляло бы и преобразовывало экономическую жизнь в интересах трудящихся масс. Сбросив с себя оковы капиталистической власти, революция стала бы перманентной, т. е. непрерывной, она применяла бы государственную власть не для того, чтобы упрочить режим капиталистической эксплуатации, а, наоборот, для того, чтобы преодолеть его. Ее окончательный успех на этом пути зависел бы от успехов пролетарской революции в Европе... Такова была и остается единственно реальная перспектива дальнейшего развития революции». Автором статьи был Троцкий, писавший ее из «Крестов». Редактором газеты был Сталин. Значение цитаты определяется уже одним тем, что термин «перманентная революция» до 1917 года употреблялся в большевистской партии исключительно для обозначения точки зрения Троцкого. Через несколько лет Сталин заявляет: «Ленин боролся против теории перманентной революции до конца своих дней». Сам Сталин во всяком случае не боролся: статья появилась без каких бы то ни было примечаний редакции.

Через 10 дней Троцкий снова писал в той же газете: «Интернационализм для нас не отвлеченная идея... а непосредственно руководящий, глубоко практический принцип. Прочный, решающий успех немыслим для нас вне европейской революции». Сталин опять не возражал. Более того, через два дня он сам повторял: «Пусть знают они (рабочие и солдаты), что только в союзе с рабочими Запада, только расшатав основы капитализма на Западе, можно будет рассчитывать на торжество революции в России!» Под «торжеством революции» понималось не построение социализма, – об этом вообще не было еще речи, – а только завоевание и удержание власти.

«Буржуа кричат, – писал Ленин в сентябре, – о неизбежном поражении коммуны в России, т. е. поражении пролетариата, если бы он завоевал власть». Не надо пугаться этих криков: «завоевав власть, пролетариат России имеет все шансы удержать ее и довести Россию до победоносной революции на Западе». Перспектива переворота определяется здесь с полной ясностью: удержать власть до начала социалистической революции в Европе. Эта формула не брошена наспех, она повторяется у Ленина изо дня в день. Программную статью «Удержат ли большевики государст-

Троцкий Л. Д. История русской революции – М.: ТЕРРА; Республика, Т. 2. 1997. С. 350

венную власть» Ленин резюмирует в словах: «...не найдется той силы на земле, которая помешала бы большевикам, если они не дадут себя запугать и сумеют взять власть, удержать ее до победы всемирной социалистической революции».

Правое крыло большевиков требовало коалиции с соглашателями, ссылаясь на то, что «одни» большевики власти не удержат. Ленин отвечал им 1 ноября, уже после переворота: «Говорят, что мы одни не удержим власти и пр. Но мы не одни. Перед нами целая Европа. Мы должны начать». Из диалогов Ленина с правыми особенно ярко выступает, что ни одной из спорящих сторон не приходит даже в голову мысль о самостоятельном построении социалистического общества в России.

Джон Рид рассказывает, как на одном из петроградских митингов, на Обуховском заводе, солдат с Румынского фронта кричал: «Мы будем держаться изо всех сил, покуда народы всего мира не поднимутся, не помогут нам». Эта формула не упала с неба и не была выдумана ни безымянным солдатом, ни Ридом: она была привита массам большевистскими агитаторами. Голос солдата с Румынского фронта был голосом партии, голосом Октябрьской революции.

«Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа» – программный государственный акт, внесенный от имени советской власти в Учредительное собрание, – провозглашала задачей нового строя «установление социалистической организации общества и победы социализма во всех странах... Советская власть пойдет твердо по этому пути вплоть до полной победы международного рабочего восстания против ига капитала». Ленинская «Декларация прав», не отмененная формально до сего дня, превратила перманентную революцию в основной закон Советской республики.

Если Роза Люксембург, со страстным и ревнивым вниманием следившая из тюрьмы за делами и словами большевиков, уловила у них оттенок национального социализма, она немедленно заявила бы тревогу: в те дни она очень сурово – в основном ошибочно – критиковала политику большевиков. Но нет, вот что она писала по поводу генеральной линии партии: «Что большевики взяли в своей политике курс полностью на мировую революцию пролетариата, есть как раз самое блестящее свидетельство их политической дальнозоркости и их принципиальной твердости, смелого размаха их политики».

Именно те взгляды, которые Ленин развивал изо дня в день; которые проповедовались в центральном органе партии, при редакторе Сталине; которые вдохновляли речи больших и малых агитаторов; которые повторялись солдатами отдаленных участков фронта; которые Роза Люксембург считала высшим свидетельством политической дальнозоркости большевиков, именно эти взгляды бюрократия Коминтерна осудила в 1926 году. «Взгляды Троцкого и его единомышленников по основн